Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58)

Ты моя жена — это наполненная речь, метонимией для которой служат те брачные обязанности, которые он заставляет Агнессу в подобающем изложении прочесть. "Она полная идиотка," — говорит Арнольф, надеясь, как и все воспитатели, что именно это послужит залогом прочности возводимой постройки.

Что же показывает продолжение истории? "Как набираются ума девушки" было бы для нее не менее подходящим заглавием. Своеобразие персонажа Агнессы стало, похоже, для психологов и критиков настоящей загадкой. Кто она — женщина, нимфоманка, кокетка или еще что-нибудь в этом роде? Ничего подобного 4 это просто существо, которое научили говорить и которое произносит теперь речи почем зря.

Итак, она попадается в сети речей одного молодого человека — между прочим, вполне бесцветного. Роль этого молодого человека — его зовут Гораций — становится ясна, когда в сцене, где Арнольф говорит девушке, что выдерет у себя половину волос, та отвечает ему: "Гораций в двух словах сделал бы куда больше!" Тем самым она четко акцентирует то, что по ходу пьесы становится вес яснее: встреча с Горацием оказалась важна для нее именно потому, что он умеет говорить вещи лестные и остроумные, умеет увлекать. То, что онговорит, она ни нам, ни себе самой пересказать не способна, но доходит это до нее посредством речи — то есть посредством того, что рушит систему речи заученной, воспитательной. Именно это и пленяет ее.

Своеобразное невежество, являющееся одним из измерений ее существа, связано с тем, что для нее кроме речи ничего нет. Когда Арнольф объясняет ей, что другой мужчина целовал ей руки и плечи, а что еще у меня есть''. - заинтересованно спрашивает она. Эта Агнесса — она просто богиня, воплощение разума. Недаром Арнольф теряет на какой-то момент дар речи, когда в ответ на его упреки в неблагодарности, предательстве, отсутствии чувства долга, эта разумница с восхитительно железной логикой отвечает ему:.4 чем я, собственно, вам обязана? Только тем, что вы сделали меня идиоткой? Но тогда расходы ваши себя оправдали'.

Таким образом, в начале пьесы перед нами резонер, противостоящий наивной, простодушной девице, источник же комизма состоит в том, что по мере того, как девица набирается ума, в резонера превращается на наших глазах она, тогда как герой, напротив, преображается в простодушного, который не только вполне недвусмысленно ей, повторяя на все лады, признается в любви, но доходит до того, что заявляет примерно следующее: Ты будешь делать все, что захочешь, — если тебе часом понадобится Гораций, пусть и это будет по-твоему. В конечном счете герой изменяет главному своему принципу — он готов скорее стать рогоносцем, чего поначалу так опасался, нежели предмета своей любви лишиться.

Итак, я утверждаю, что именно в любви достигает классическая комедия своей вершины. Любовь — она здесь. Забавно, что все мы смотрим теперь на любовь исключительно сквозь всякого рода приглушающие ее цвета романтические очки, в то время как на самом деле любовь — это, по сути своей, источник комического. Именно поэтому и является Арнольф подлинным влюбленным — куда более подлинным, чем пресловутый Гораций с вечными его колебаниями. Именно оттого, что с поъо любовь воспринимается теперь в иной, романтической перспективе, так трудно нам стало создать о ней ясное представление. И это факт: чем больше эту пьесу играют, чем больше исполнители роли Арнольфа стараются из нее выжать, тем больше трогает это сердца зрителей, говорящих себе: Сколь глубок и благороден этот Мольер! Мы смеемся над его пьесами, а они должны были бы вызыватьу нас слезы! Комическое в глазах людей едва

ли совместимо теперь с аутентичным, всепоглощающим проявлением любви как таковой. И тем не менее настоящая любовь, та, которая в себе признается и о себе заявляет, — эта любовь комична.

Таков вкратце сюжет пьесы. Надо, однако, сказать и о том, чем она завершается.

А завершается она благодаря глупости третьего героя, Горация, который все время ведет себя как ребенок, вплоть до того, что сам же возвращает ту, которую только что умыкнул, в руки законного се владельца, не сумев понять, что он-то и есть тот ревнивец, что тиранил его Агнессу, — возвращает, именно его выбрав в качестве своего доверенного лица. Но зачем он, этот второстепенный персонаж, здесь вообще нужен? А для того, чтобы проблема предстала перед зрителем в чистом виде: ежечасно, ежеминутно держат Арнольфа в курсе происходящего и тот самый, кто является его соперником, и зеница ока Арнольфа, его воспитанница Агнесса, у которой нет от него секретов.

Эта последняя, как он того и желал, полная идиотка — идиотка в том смысле, что ей абсолютно нечего скрывать, что она говорит абсолютно все, и притом говорит наиболее подходящим образом. Но с первого же момента пребывания ее в мире речи желание ее, несмотря на все могущество воспитательного воздействия, оказывается этому миру потусторонним. Нельзя сказать даже, что оно склоняется к Горацию, которому, без сомнения, уготована в будущем та же участь, которой так страшится теперь бедняга Арнольф. Дело просто-напросто в том, что поскольку сама она находится в области речи, желание ее находится по ту сторону этой области — она очарована словами, она очарована красноречием, и поскольку по ту сторону метонимической актуальности, которую ей пытаются навязать, что-то лежит, она немедленно туда ускользает. Говоря Арнольфу всю правду, она тем не менее его обманывает: ибо поступать так, как поступает она, — это и значит его обманывать.

Гораций сам это замечает, рассказывая о том, как однажды она с криком: Убирайтесь, мне надоели ваши разговоры, и вот вам мой ответ, — бросила ему в окно камушек — камушек, который, означая по видимости что-то вроде: Вот тебе, получай] — послужил в то же время транспортным средством для передачи привязанной к нему записочки. Гораций прав — для девушки, которую старались до тех пор держать о подобных вещах в совершенном неведении, находка эта очень удачная, предвестница тех будущих игр в двусмысленности и недомолвки, победителя в которых уже теперь предсказать нетрудно.

На этом я и собирался сегодня остановиться. Оно по природе своей располагается по ту сторону мертвой хватки, в которой держит язык желание. Связь с Другим принципиально важна постольку, поскольку путь желания обязательно проходит через него, — и дело не в том, что Другой является, будто бы, объектом единственным в своем роде, а в том, что именно Другой является ответственным за язык и подчиняет его своей диалектике.

18 декабря 1957 года

Г-жа Панков рассказывает о doublebind