Эдуард Киршбаума - Психологическая защита

В "Никомаховой этике" Аристотель располагает в следующем ряду понятия "хвастовство — истина — ирония". Притворство в сторону преувеличения есть хвастовство, и носитель его есть хвастун. Притворство в сторону преуменьшения есть ирония, и носитель ее — ироник" [II, 7, 1108а, 19–23]. "Тех, кто говорит неправду о себе, в невыгодном для него свете, но не без знания (об этом), тот ироник; если он приукрашивает, он хвастун" [III, 1234 а, 1]. "Тот же, кто придерживается середины, являясь самим собой как человек истины и в жизни, и в слане, признает в отношении себя только то, что ему свойственно, не преувеличивает этого и не приуменьшает" [IV, 13, 1127, 21–26].

После Платона и Аристотеля появляется второй, скорее отрицательный, оттенок в понимании иронии. Это второе понимание не было чуждо и Аристотелю, который усматривал в иронии некоторое пренебрежительное отношение к людям. Но в целом Аристотель ставил иронию очень высоко и считал, что обладание ею есть свойство величия души.

Наиболее полно отрицательные аспекты иронии выразил Теофраст в своих "Характерах": ирония — это "сокрытие собственной враждебности, игнорирование враждебных намерений противника, успокаивающее воздействие на обиженного, отстранение назойливости (или доведение до его сознания собственной назойливости), утаивание собственных поступков" [34, с.68]. Под таким описанием функции иронии мог бы подписаться и Фрейд.

Аристон Кеосский (III в. до н. э.) считал, что склонность к иронии — это признак скрываемого высокомерия. Аристон причислял к "высокомерным" философам и Сократа. В своих диалогах Сократ как будто бы возвеличивает своих собеседников, называет их "добрыми", "сладкими", "благородными", "мужественными" и унижает себя. Такая тактика ведения разговора приводит к обратному: Сократ, возвеличивая других и унижая себя на словах, в реальности возвеличивает себя. Конечно же, тут есть отличие от других: другие возвеличивают себя, принижая и унижая прочих.

Но что нам анализ античной иронии, проведенный А.Ф.Лосевым? А то, что содержание иронии, техники ее выражения и функции в целом и в главном совпадают с современным пониманием двойственного характера иронии:

Ирония — выразительный прием, противоположный выражаемой идее. Говорю противоположное тому, что подразумеваю. По форме хвалю, по сути порицаю. И наоборот: по форме уничижаю, по сути возвеличиваю, хвалю, "поглаживаю". В иронии мое "да" всегда означает "нет", а за выражением "нет" маячит "да".

Какой бы ни была благородной цель у иронии, например, породить высокую идею, открыть глаза на что-то, в том числе на себя, все же эта идея в иронии утверждается отрицательными средствами.

Несмотря на великодушие замыслов иронии, или даже несмотря на ее бескорыстие, ирония дает самоудовлетворение. И право же, это не только эстетическое самоудовлетворение.

Человеку, пользующемуся иронией, приписывают черты тонкого ума, наблюдательность, "медлительность", "бездеятельность мудреца" (не моментальная реактивность). Аристотель даже указывал на "величие души" ироника.

Лингвистические и культурологические изыскания А.Ф.Лосева окончательно убедили нас в том, что ирония хотя и умный (как признак "тонкого ума"), благородный (как признак "величия души"), изящный (как доставляющий эстетическое удовольствие своей изысканностью) механизм, но, несмотря на то, что это самый умный, самый благородный, самый изящный, — все же это защитный механизм.

Несмотря на все благородные, умные и тонкие усилия А. Ф. Лосева оправдать, возвеличить иронию, особенно античную, все же мы попытаемся показать, в чем психозащитность этого механизма. Попытаемся выяснить, что же в иронии нужно сокрыть, заговорить, зачем нужно сокрыть смысл под оболочкой отрицательного выражения этого смысла.

Первоначально отметим отличие иронии от рационализации: ирония — это уже способность к рефлексии, к выходу из полной поглощенности ситуацией. Это уже стояние если не над ситуацией, то уже рядом с ней, около нее, а не в ней. А стояние рядом уже дает силу человеку, уже дает ему преимущество. У него есть возможность отстранения, отчуждения, способность сделать ее не совсем своей, чужой, странной, это уже способность нового видения ситуации.

Как психическое состояние ирония — это измененный знак моего переживания ситуации, с минуса на плюс. Тревога сменилась уверенностью, враждебность — снисходительностью… Это — один параметр изменения состояния. Другой — означает, что человек находится в состояниях, которые автономны относительно ситуации, другого человека, предмета. Я уже скорее субъект, чем объект этих ситуаций, и потому у меня уже есть возможность управления этими состояниями.

Ирония как психический процесс превращает то, что для меня ужасно, страшно, непереносимо, враждебно, тревожно, в противоположное. Посредством иронии я выхожу из этой цепкой, липкой схваченности ситуацией. Эту спасительную и освобождающую функцию иронии очень точно выразил Вольтер: "Что сделалось смешным, не может быть опасным".

Психоаналитически иронию можно рассматривать как символическую агрессию. Энергетически она обеспечивается деструктивными силами танатоса, но контроль сознания сохраняется или появляется. Сознательное Я предвидит последствия прямой агрессии танатоса и действует, исходя из предполагаемых последствий. Если человек позволяет себе проявление агрессии в открытой форме через поведение или слова (ругань, диффамацию), то велика вероятность получить в ответ или то же самое, или даже больше; или же со стороны общества, а также строгого Сверх-Я могут последовать санкции (чувство вины, угрызения совести). В этом случае "умное" Я дает возможность отреагировать агрессию в социально приемлемой форме. Давайте вместе с З.Фрейдом посмотрим на технику иронического реагирования. В своих лекциях Фрейд неоднократно пользовался этим примером. Это — один английский анекдот: "Двум не очень-то щепетильным дельцам удалось рядом очень смелых предприятий создать себе большое состояние, после чего они приложили массу усилий, чтобы войти в высшее общество. Среди прочего им казалось вполне целесообразным заказать свои портреты самому знаменитому и дорогому художнику, появление произведений которого считалось событием. На большом вечере эти драгоценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели влиятельного критика и знатока искусства к стене гостиной, на которой висели оба портрета, рассчитывая услышать от него мнение, полное одобрения и удивления. Критик долго смотрел на портреты, потом покачал головой, как будто ему чего-то не хватает, и спросил только, указывая на свободное место между двумя портретами: "А где же Спаситель?". Я вижу, вы смеетесь этой прекрасной остроте, построение которой мы постараемся теперь понять. Мы догадываемся, что знаток искусства хотел сказать: вы — пара разбойников, подобно тем, среди которых был распят на кресте Спаситель. Но он этого не говорит, а вместо этого говорит другое, что сначала кажется совершенно не подходящим и не относящимся к случаю, хотя мы тотчас же узнаем в его словах намек на то неодобрительное мнение, которое ему хотелось бы высказать. Этот намек представляет собой настоящего заместителя последнего мнения" [57, с.362]. Ирония выстраивается, когда откровенное, грубое, прямое выражение агрессии облекается в социально приемлемые формы, камуфлируется, маскируется. Агрессивный импульс как бы переносится в сферу интеллекта, где такие игры допустимы, более того, даже поощряются; и участие в них — есть свидетельство того качества, которое социально привлекательно, — высокий интеллект. Социальные нормы поведения предполагают, что человек, над которым проиронизировали и который даже себя чувствует глубоко оскорбленым, не должен на эту символическую агрессию ответить открытой агрессией или обидой. Общество больше заинтересовано в дуэлях скрученными газетами, чем в дуэлях на шпагах. Социуму от первых дуэлей перепадают искры остроумия. Наиболее частой санкцией против человека, которому обида застит глаза и инициирует агрессию, является вербальная реакция: "Он что, шуток не понимает?". Человеку приходится выбирать между субъективно воспринятым оскорблением и необходимостью ответить на него или отсутствием юмора. А обыденное сознание, как правило, связывает отсутствие юмора с отсутствием ума. Вдумаемся в этимологию слова остроумие: остроумие, острый ум. Поддавшись обиде, признаю отсутствие ума. Не всякий решится на это.