Роберт Смит - История психологии

На протяжении почти всего XX в. англоязычная аналитическая философия и континентальная европейская философия шли разными путями (отношение к ним советской философии — другой вопрос). Из-за их склонности к абстракциям философов с континента было трудно перевести на английский язык. Кроме того, многие европейские (но не британские) авторы были равнодушны к естественным наукам и тем вопросам, которые поднимали, например, науки о мозге, так интересовавшие англоязычных философов. Все это поддерживало культурные и интеллектуальные границы между англоязычным миром и французской и немецкой философией, а также между философами, которых вдохновляли естественные науки, и философами, занятыми проблемами экзистенциального бытия и политической реальности. Психологам или социологам, занимавшимся эмпирической работой, и теоретикам было трудно понять друг друга — даже когда они пытались это сделать. В 1960-е гг. в Европе, как и в англоговорящих странах, быстрое распространение высшего образования обеспечило институциональную поддержку обоим обширным сообществам ученых и студентов — ориентированным на теорию и нацеленным на практическую деятельность. Тогда же появление новых дисциплин и организационных ресурсов способствовало тому, что континентальная традиция нашла пристанище в Великобритании и Северной Америке. Однако результатом была не интеграция, а специализация интеллектуальной жизни: естествоиспытатели, включая наиболее академических ученых, жили своей жизнью, а представители гуманитарных и социальных наук — своей. Каждая из групп превращалась во фракцию, из нее выделялись более мелкие группировки, члены которых общались только между собой. Конечным результатом было создание новых рабочих мест — однако они существовали внутри интеллектуальных гетто.

Одной из попыток преодолеть эти разрывы в США стало движение, известное как гуманистическая психология. Заслуга ее оформления в организованную дисциплину принадлежит Абрахаму Маслоу (Abraham H.Maslow, 1908–1970), в 1950-е гг. — профессору Университета Брандейса (штат Массачусетс). Сначала он создал сообщество единомышленников, а затем — «Журнал гуманистической психологии» (1961) и соответствующую ассоциацию (1963). Он и его сторонники хотели быть третьей силой, пришедшей на замену двум главенствующим направлениям в американской психологии: бихевиоризму, с одной стороны, и психоанализу, с другой. В конечном итоге гуманистическая психология стала еще одной отраслью внутри необъятной дисциплины, со своей собственной секцией в Американской психологической ассоциации. Идея новой психологии как «третьей силы» принадлежала Гордону Олпорту, психологу, в 1950-е гг. пользовавшемуся наибольшей популярностью в среде психологов. Он публично выступал с критикой бихевиоризма и его несоответствия человеческим стремлениям.

Маслоу и его коллеги хотели развивать идею Я, или самости, как реальной сущности и предмета психологии. Их интеллектуальная проблема состояла в том, чтобы дать этому понятию, которое скорее подчеркивало ценность человека, а не относилось к какому-то объекту, связную характеристику и предложить конкретные планы исследования. Этого им достичь не удалось, и их программа была быстро вытеснена другими. Редакционная статья в первом выпуске «Журнала гуманистической психологии» хорошо иллюстрирует эту проблему. Редакторов «интересовали те человеческие способности и возможности, которым не нашлось места ни в позитивистской теории, ни в бихевиоризме или классическом психоанализе, — такие, как творчество, любовь, самость, объективность, автономность, идентичность, ответственность, психологическое здоровье и так далее» [156, с. VIII]. Этот эклектичный список составлялся скорее по принципу подбора тем, исключенных из традиционной психологии, а не на основе систематической и связной теории. Гуманистическую психологию было легко критиковать за размытость методологии и понятий.

Источником гуманистической психологии была не естественная наука, а терапия, консультирование и экзистенциальная философия. Она выросла из заботы о том, что люди делают со своей жизнью и как они находят в ней смысл. Точность здесь не очень важна, но она приобретает значение при попытке превратить эти занятия в науку. Гуманистическая психология, таким образом, была ближе к тому, чего ожидали от психологии обычные западные люди, к практическому отношению к жизни — в большей степени, чем к общепризнанным требованиям к науке. Широкий интерес к психологии был интересом к условиям человеческого существования, равно как и к природе человека, и гуманистическая психология его разделяла.

В 1990-е гг. гуманистическая психология вызывала большой энтузиазм в странах, некогда входивших в состав Советской империи. У психологии в ее помогающей функции появилась огромная и, как иногда казалось, наивная аудитория: многие отождествили универсалии человеческого бытия с психологическими подходами к их изучению. Как реакция на вульгарный материализм прежних лет, среди самих психологов возник интерес не просто к гуманистической, а к религиозной психологии, под которой они понимали науку о душе. Но этот вопрос был необычайно сложен: может ли душа, как она понимается в православии, быть объектом науки в общепринятом смысле слова? Оставалось также неясным, какой конкретный вклад в исследования могла внести новая религиозная психология.

Ранняя гуманистическая психология была своеобразным сплавом американских ценностей и европейских идей. Сам Маслоу сознательно отождествлял ценности американской либеральной политики — свободу, достоинство и самореализацию личности — с универсальными, жизненно важными нуждами и целями человеческого бытия. Европейское влияние пришло со стороны коллеги Маслоу в Университете Брандейса, невролога Курта Гольдштейна (Kurt Goldstein, 1878–1965), эмигрировавшего из нацистской Германии. Во время и после Первой мировой войны Гольдштейн изучал повреждения и заболевания мозга не с точки зрения утраты специфических функций, а скорее как разрушение целостности, единства психической структуры и личности. Эта холистическая ориентация, на которую повлияла берлинская гештальттеория, в середине XX в. разделялась многими терапевтами — европейскими и американскими. По контрасту с задачами исследования, стоящими перед естествоиспытателем, работа терапевта — восстанавливать потери, искать пути исцеления, опираясь на возможности целостного Я. Терапевтическая практика требовала интеграции физического, психологического и даже религиозного аспектов жизни индивида, а надежда на исцеление предполагала внутреннюю способность личности к изменению и росту.