Ирина Черепанова - Дом колдуньи. Язык творческого бессознательного

В чем же выход? «Выход видится в обращении к человеческому фактору, во введении в рассмотрение лингвистики, в ее парадигму языковой личности как равноправного объекта изучения, как такой концептуальной позиции, которая позволяет интегрировать раз­розненные и относительно самостоятельные свойства языка».

Б. Ф. Поршнев связывал лингвистическое изучение суггестии, прежде всего, с прагматикой — одним из аспектов нарождающейся в то время семиотики и писал по этому поводу: «Один из основате­лей семиотики — Ч. Моррис выделил у знаков человеческой речи три аспекта, три сферы отношений: отношение знаков к объек­там — семантика; отношение знаков к другим знакам — синтаксис; отношение знаков к людям, к их поведению — прагматика. Все три на деле не существуют друг без друга и составляют как бы три сто­роны единого целого, треугольника. Но, говорил Моррис, специа­листы по естественным наукам, представители эмпирического зна­ния преимущественно погружены в семантические отношения слов; лингвисты, математики, логики — в структурные, синтаксические отношения; а психологи, психопатологи (добавим, нейрофизиоло­ги) — в прагматические. Из трех частей семиотики прагматика наименее продвинута, так как наиболее трудна».

Сегодня появилось множество работ, посвященных лингвисти­ческой прагматике, и уже можно с достаточной очевидностью ска­зать, что опасения, высказанные Б. Ф. Поршневым: «возможна ли в рамках „семиотики“ „прагматика“ как особая дисциплина?» оказа­лись обоснованными. «По своему положению, как составная часть семиотики, носящей довольно формализованный характер, она об­речена заниматься внешним описанием воздействия знаков речи на поступки людей, не трогая психических, тем более физиологиче­ских, механизмов этого воздействия, следовательно, ограничиваясь систематикой». По сути, так и получилось. Сейчас уже ясно, что прагматика, в большинстве случаев, представляет собой область лингвистических исследований без всяких границ, и, самое главное, в ней отсутствуют особые метод и приемы исследований, так что считаться самостоятельной дисциплиной она не может.

Сосредоточение внимания большинства исследователей-праг­матиков на описании правил и условий успешной коммуникации, которые, к тому же, выводятся чаще всего на основании приду­манных примеров, приводит к тому, что, с одной стороны, функ­ционирующий реально язык максимально схематизируется, а с другой, приходится вводить множество дополнительных пара­метров, «реставрирующих» реальный (или предполагаемый) кон­текст высказывания («пресуппозиция», «иллокутивный акт», «каузатив» и др.).

Теоретический выход из этого противоречия предложил еще Б. Ф. Поршнев: «Но если двинуться к психологическому субстрату, если пересказать круг наблюдений прагматики на психологическом языке, дело сведется к тому, что с помощью речи люди оказывают не только опосредованное мышлением и осмыслением, но и непо­средственное побудительное или тормозящее (даже в особенности тормозящее) влияние на действия других».

Позже ту же идею высказал Г. В. Колшанский: «К сфере праг­матического воздействия относится использование языка в психо­терапии, в процессе которой слово используется не просто в его прямом и переносном значении, но и в целях внушения пациенту реальности той картины, которая создается врачом для исцеления больного. В этом случае особенно наглядно проявляется некоторая относительная семантическая свобода языка, которая используется для создания целебно воздействующей идеальной картины (успоко­ение, снятие страхов и т. д.)».

И поскольку «прагматика» является, по существу, термином, дублирующим термин «языкознание», хотя в несколько расширен­ном значении («нестандартное языкознание; языкознание, выходя­щее за свои рамки») возможно предположить, что реальным путем к изучению суггестивных механизмов языка является:

1) выход за несуществующие фактически рамки лингвистической прагматики: доведение ее постулатов до логического конца;

2) использование всего рационального, что накоплено в языкознании;

3) подлинно комплексный подход к проблеме (включая разра­ботку особых методов исследования, ориентирующихся не только на вербальные реакции информантов, но и объективные психофи­зиологические параметры).

«Прагматическая направленность любого текста оказывается весьма существенным признаком определенной организации текста, поскольку она ведет к достижению конкретного результата для коммуниканта, т. е. имеются в виду все виды воздействия на них. ...При этом воздействие отправителя текста может выступать либо как непосредственное побуждение к действию, либо как скрытое воздействие для формирования определенного умственного состоя­ния получателя текста. Но в каждом конкретном случае воздейст­вие на получателя информации осуществляется при активизации различных сторон психологического механизма восприятия текста получателем. ...Прагматика может рассматриваться как авторская работа над текстом».

Отсюда следует, что для постижения суггестивных свойств язы­ка нужно изучать тексты, а тексты осуществляют явное (семанти­ческое) и скрытое (латентное) воздействие на адресата.

С другой стороны, «текст всегда в буквальном смысле пара­доксален». Есть ли какие-то универсальные моменты в противоречивых и изменчивых текстах? Интересные мысли высказал по этому поводу А. М. Пешковский в статье «Объективная и нормативная точка зрения на язык»: «Затруд­ненное понимание есть необходимый спутник литературно-куль­турного говорения. Дикари просто „говорят“, а мы все время что-то „хотим“ сказать... „Непонятность“ литературного наречия для самых говорящих на нем обусловливается общей сложностью культурной жизни. ...Можно даже сказать, что точность и лег­кость понимания растут по мере уменьшения словесного состава фразы и увеличения ее бессловесной подпочвы. Чем меньше слов, тем меньше поводов для недоразумений. Это прямо приводит нас к „непонятности“ литературной речи. Чем литературнее речь, тем меньшую роль играет в ней общая обстановка и общий предыду­щий опыт говорящих. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопос­тавить два полюса этой стороны речи: разговор крестьянина с женой об их хозяйстве и речь оратора на столичном митинге. Первые говорят только о том, что или перед их глазами, или пе­реживается ими сообща в течение всей жизни ежедневно, второй говорит обо всем, кроме этого. Обстановка в его речи совершенно отсутствует, а предыдущий опыт распадается на индивидуальные опыты тысячи съехавшихся со всего света лиц, объединенных только общностью человеческой природы. Во сколько же раз ему труднее быть понятым, и во столько раз больше он, поэтому дол­жен стараться говорить понятно! ...Трудность языкового общения растет прямо пропорционально числу общающихся, и там, где одна из общающихся сторон является неопределенным множест­вом, эта трудность достигает максимума».