Эдвин Поляновский - Урок

...В один миг все четверо оказались в начале списка. Совершенно не меняя голоса, спокойно, невозмутимо Кочерга продолжал:

– Почему эти четверо оказались в самых плохих квартирах? Молчите? Хотите, я вам сам скажу, попросту, по-рабоче-крестьянски? Сегодня, сейчас возвращайтесь к себе и перетряхивайте весь список. Вечером собирайте расширенный местком и решайте вопрос заново. Но так решайте, чтобы нам к этому больше не возвращаться.

Представители института сидели ошеломленные.

– Но сегодня... уже нет времени... И главное, мы все ордера выдали.

– Меня это не волнует. Сами заварили это дело, а теперь тут условия ставите.

– Но у нас сегодня открытое собрание.

– По какому поводу?

– По этому самому. Пусть народ решает, мы хотели как... демократичнее, что ли.

– Демократичнее надо было, когда квартиры распределяли, а сейчас люди в зал придут с ордерами на руках, многим завтра путевки просить, те же квартиры, премии получать, что же, они критиковать вас будут, что ли? Никакого собрания, хотите самосуд четверым устроить? Расширенный местком, все.

Кочерга повернулся ко мне:

– Правильно, как считаете?

– Правильно,– сказал я,– вчера, когда девушки узнали о собрании, с Тихой обморок случился,– упала, лицо разбила.

А все-таки собрание было проведено. Дирекция решила не упускать свой шанс, все готово было к собранию, и даже подключен был скрытый от глаз магнитофон.

Первым вышел к микрофону Ю. Шевченко, начальник архитектурно-строительного отдела № 2:

– Мы должны быть благодарны дирекции, парторганизации и местному комитету за то, что жилья получаем много и все вопросы решаются оперативно и справедливо. Но вот находятся у нас такие, которые всем недовольны. Бурба больна? А обивать пороги, жаловаться у нее здоровья хватает? Я согласен с решением местного комитета.

Готов я был к подобному собранию, и все-таки стало не по себе, страшновато стало за этих четверых. Я оглянулся, они сидели в середине зала бледные и спокойные.

Н. Марушевский, старший инженер:

– А вот я обратился к товарищу Борисову... к товарищу директору, так он меня выслушал, и я не верю, что он с этими четверыми поступил неправильно.

В. Мелесик (совсем юный, можно сказать, инженер, пришел в «Гипрохиммаш» несколько месяцев назад. Перед собранием он попросил показать, кто эти четверо, «хоть в лицо их увидеть»):

– Тут говорили о их наградах, о том, что они ударники. А может быть, им эти звания не стоило давать? Надо еще разобраться, заслужили они их или нет.

В. Беляев, начальник отдела:

– Они ослеплены своим эгоцентризмом...

Сценарий нарушился неожиданно.

На трибуну вышла женщина в красненьком платочке, в длинной юбке. Она подошла к микрофону, посмотрела в зал и вдруг... разрыдалась. Собрание было несколько растеряно, Лабазов попытался ее успокоить.

– Моя фамилия Кришталь,– сказала наконец она сквозь слезы.– Надежда Кришталь. Я не умею так красиво говорить, как товарищ Шевченко. Я о себе скажу. У меня на руках был грудной, месячный ребенок, и я в течение трех недель каждый день ходила в институт, чтобы встать на квартирный учет. Каждый раз руководители пересылали меня друг к другу. Только когда обратилась в горсовпроф, меня наконец поставили на учет, оформили это в институте задним числом. Вот так у нас решают вопросы.

После мертвой тишины зал вдруг громко загудел. А на трибуну уже шла старший инженер Л. Ганичева:

– Товарищи, ведь вы здесь все сочувствуете девочкам, а сидите, молчите, потому что знаете: все равно ничего они не добьются. И еще – боитесь вы: знаете, что повышения вам завтра уже не будет, путевки – тоже, и из квартирных списков могут убрать... Я считаю, местный комитет, наше руководство должны признать свою ошибку и исправить ее.

Зал взорвался аплодисментами.

– Вот это дело, уже можно поговорить,– это с места добродушно сказал своим соседям Адам Микитюк, здоровый, плотный парень, инженер. Он поднялся и не спеша направился к микрофону:

– Тут хотели суд устроить над девочками, я так понял. Нехорошо. Нельзя. Я так думаю: кто в очереди впереди – имеет право выбора. Кто стоит дальше – выбирает из оставшихся квартир, а если не нравится – могут отказаться и подождать. Эти четверо должны быть впереди.

Снова аплодисменты.

...Мясников, сидевший рядом, тихо зашептал мне: «Ну что, может, одну Ситникову переселим? Она действительно и работает хорошо, и все такое. На одну Ситникову согласны?»

Несколько раз Лабазов пытался направить собрание в «нужное» русло. Тщетно.

А. Кузьмина, старший инженер:

– Я неоднократно присутствовала на расширенных заседаниях местного комитета по постановке на квартирный учет, и я была поражена атмосферой этих заседаний. Списки всегда готовы заранее, и пробить что-то нет никакой возможности. Причем человеку, которого не хотят почему-либо поставить на квартирный учет, откажут в самой грубой форме. С девочками, конечно, поступили несправедливо, и даже некоторые члены месткома приходили к нам в отдел и говорили, что их наказали, но ничего нельзя было сделать. И еще один вопрос, может быть, важнее, чем квартиры. Кто ответит за все то, что творилось вокруг этих четырех? Ведь их травили. Чего стоят одни разговоры о их якобы нежелании голосовать? Клевета эта была высказана с трибуны партийного собрания института. Кто же дал вам,– Кузьмина окинула взглядом первый ряд, где сидел директор, его заместитель,– кто дал вам право усомниться в их гражданственности? Я считаю, что партбюро должно выяснить, кем была пущена эта клевета, и призвать этого человека к ответу.

...Каждому выступлению теперь уже аплодировали. Последним взял слово Д. Супрун, главный инженер проектов:

– Такого собрания, как сегодня, я ждал много лет... Пора, товарищи, жить и работать по-новому, если это еще возможно при нынешнем руководстве института.

У Супруна, между прочим, своя история, во многом схожая. Как-то он заметил директору, что тому надо бы поглубже вникать в проектные работы. После этого Супруна трижды понижали в должности. Он обратился в партийные органы, его восстановили, оплатили разницу в зарплате за пять месяцев. После этого его... уволили. На второй день после приказа он пришел в институт оформлять обходной лист, но его уже не пустили, хотя пропуск у него еще оставался и он не был снят с партийного учета. Больше всего фронтовику Супруну было неудобно перед собственными детьми. Каждый день он уходил «на работу», сидел на скамейке в парке. Потом делал вид, что он в отпуске. Через 23 дня суд восстановил его на работе.

Окончательно растерянный к концу собрания председательствующий Лабазов прения прекратил и зачитал постановление: «Обратить внимание руководства института на недостатки в распределении жилой площади». – «Конкретнее!» – потребовали из зала. «Обратить внимание заместителя директора Крижановского и месткома»,– поправился председательствующий.– «И второе,– сказал он,– переселить товарища Ситникову».– «А остальные?» – «Для остальных такой возможности нет».