Эдвин Поляновский - Урок

Показали Виктора Талалихина, его встречу с матерью после первого воздушного тарана. Это была их последняя встреча. Удивительное лицо – и озорство мальчишеское, и вдохновение, и красота.

Я сказал об этом – о красоте – немного позже Евгении Павловне, она фильм тоже видела.

– Тогда все красивые были,– сказала она. Она имела в виду всех, кто защищал Родину.

– Чубины, знаете, какие в молодости были! – И, помолчав, вдумавшись, вернула слову первоначальный смысл.– А все-таки самый красивый из них был Евгений!.. Что вы улыбаетесь, это правда.

Прекрасный был вечер у Николая Ивановича. Братья вспоминали детство. Как катались на самодельных коньках – каждый сам себе в кузнице коньки делал, веревками прикручивали, полы фуфаек расставят и – по ветру, вниз по реке. Вспоминали молодость. Пели Николай Иванович достал баян свой, мандолину, балалайку, гитары. Жена его Надежда Иосифовна играла. Толя, сын играл. И все три брата – последние. Играли «Коробейники», «Огонек», «Синенький скромный платочек». Надежда Иосифовна всплакнула.

– Ах, какой у нас до войны струнный оркестр был! Все семеро братьев играли...

Время – не снаряд и не пуля, его не обмануть. Однако если бы не война, то и время было бы снисходительнее к братьям. Того же Евгения взять, старшего,– два тяжелых ранения в двух тяжелых войнах, туберкулез после Сиваша, инфаркт...

– А вообще род наш крепкий,– говорит Николай Иванович,– мать наша ни одного лекарства в жизни не пробовала, болела за все время только пять дней, и то – перед самой смертью. Было ей тогда уже сто два года!..

Братья объяснили долгожительство матери и свою собственную крепость: «У нас в селе сады – как лес. Воздух! Орехи, вишня, черешня. Молоко парное, мать корову подоит – мы сразу пьем».

В этом есть правда. Но есть и еще, я так думаю, объяснение долгожительства матери: ни один из семерых никогда ничем не огорчил ее – даже в самые трудные минуты.

1979 г.

Вот какое письмо получил я из Ужгорода.

«В ноябре 1969 года моего мужа Детыненко А. С. с диагнозом «болезнь Боткина» поместили в инфекционное отделение области больницы. Лечащим врачом была Сердюк Прасковья Ефимовна. Это не просто хороший врач. Это какой-то особый душевный человек. Мужа затем перевели в терапевтическое отделение, и Прасковья Ефимовна часто приходила в палату к мужу, что совсем не входило в ее обязанности.

Мне очень тяжело писать...

Я никогда не забуду внимания врачей, их отзывчивости. Кстати, в больнице муж вел дневник, который я храню...

С уважением Егорова-Детыненко».

Многим благодарностям я был свидетель. Читал слова признания в грамотах, в газетах, в частных письмах, телеграммах, на подарочных сувенирах, в книгах жалоб и предложений, в ведомоственных приказах. Но столь сердечные признания в адрес людей, не сумевших спасти близкого человека, прочел впервые.

Есть многотрудные и подчас неблагодарные профессии. Представьте на секунду, что пожарным с опозданием сообщили о несчастье. Благодарность погорельцев выглядела бы нелепой. Так же невероятно дождаться благодарности и врачу, не сумевшему спасти больного. Пусть не врач тут виновен, а наука, вселенская наука медицина, которая во многом еще бессильна, но, поди ж ты, родным и близким от этого не легче.

Каково же было подвижничество ужгородского врача, каким запасом доброты и ума надо было обладать этому человеку, чтобы при печальном исходе заслужить такую благодарность!

Уже больше года, как Галина Ивановна овдовела, а дневник мужа так и не прочла до конца: тяжело. Там, в дневнике, Александр Сергеевич еще живой: говорит, советуется, спорит, волнуется. Там он иногда возвращается на субботние и воскресные дни домой, ложится на диван:

– Ну, вот я и дома.

Там он поливает в саду цветы, помогает ей по хозяйству. Там все его привычки, жесты, улыбка. Живой до боли.

В понедельник он забирает с собой букеты цветов для врачей, медсестер и возвращается в больницу. Снова укладывается на койку и начинает заново считать дни, проведенные в больнице не со времени поступления, а с очередного понедельника: становится вроде легче.

Детыненко родился в Полтавской губернии в семье крестьянина-батрака. С восьми лет батрачил и учился. От рядового милиционера дошел до начальника уголовного розыска Киргизской ССР.

Правительство наградило его орденами. Заслужил он именное боевое оружие. Отважен был. И крепок, и здоров был.

В середине 50-х годов Александр Сергеевич приехал с женой в Закарпатье. Как приехал пенсионером, так и остался им до конца дней, и о былых заслугах его никто ничего не знал.

О начале неожиданного недуга Александр Сергеевич так пишет в своем дневнике:

«Разболелась правая нога с 24 металлическими осколками в ней, еще – крестец, в котором застряла обросшая жировым пояском пуля, и живот, через который прошла автоматная очередь...» Все это, между прочим, раны довоенных еще лет.

Когда выяснилось, что поражена печень, Детыненко положили в инфекционное отделение областной больницы. Там он заносит в дневник первые впечатления: «Есть врачи, которые ищут каждый день, каждый час, ночами не спят, ищут и находят иногда непроторенные пути к организму, следят за каждой минутой жизни больного. Такая Прасковья Ефимовна».

Когда установили, что желтуха не инфекционная, Детыненко перевели в терапевтическое отделение. «Прасковья Ефимовна не покидает меня, следит за лечением моей болезни, дает советы лечащему врачу организовывает консультации специалистов...»

В конце декабря Детыненко почувствовал себя хорошо и за четыре дня до Нового года из больницы выписался. «За два месяца пребывания в больнице я не нашел ни единого человека – санитарок до врачей, кто бы относился ко мне недобросовестно. А когда выздоравливал, радовались все».

После того как врач расстается со своим подопечным, он уж не врач для него. Оба – и врач и больной – становятся друг друга «бывшими».

Минул Новый год. Кончался январь. Как-то вечером Александр Сергеевич и Галина Ивановна услышали осторожный стук в калитку: что за поздний гость? Прасковья Ефимовна... – Зашла проведать. Как дела?

«Снова – лежу: отравился... И хотя в терапевтическом отделении лечащий врач мой – Евгения Никитична Винничук, Прасковья Ефимовна продолжает осматривать меня, прощупывает. Сердюк-И врач не по профессии, а по призванию. Скольких она тут выходила – сотни, тысячи..»

Пусть не сложится у читателей впечатление, что вся жизнь Детыненко в больнице состояла из одних восторгов. Было и такое: «Сквозняки, грохот дверями... Не дают отдохнуть». Или: что-то нет в больнице, трубы неисправны».

Подобных записей немного, хотя на очень многие вещи смотрел Детыненко взглядом наблюдательным, цепким и критическим. Во всем он усматривал одну, главную закономерность: на всякий яд должно быть противоядие. Есть очаг – надо его погасить. И никак не мог смириться с бессилием медицины, старающейся поставить его на ноги.