Эдвин Поляновский - Урок

Иван Варфоломеевич как встретил сына сдержанно, так и рассказы его принимал молча, не очень привыкая к новому, незнакомому сыну.

Полсела пришло посмотреть на Евгения. Малыши-близнецы Николай и Филипп примеряли его буденовку и жаловались друг на друга:

– Дядько Евгений, он вашу шапку одив.

Эти шесть лет Евгения определили личную и гражданскую судьбу всех Чубиных. Случилось так, что семью Чубиных по чьему-то глупому приказу решили... раскулачить. В тот день, когда арестованного Ивана Варфоломеевича уже собрались было отправлять в ссылку, на выручку к отцу прибежала младшая дочь: «Тату,– кричала она,– бумага для вас». Она хотела подсунуть «бумагу» под забор, но отец цыкнул и прогнал ее прочь. Девочка, однако, сумела передать документы конвойным, те – дальше. Ивана Варфоломеевича отпустили без промедления. В том важном документе шла речь о Евгении.

Велик был авторитет старшего сына. Когда он в тридцатых годах переехал в Херсон и позвал к себе братьев, все шестеро, не задумываясь, приехали. Стал Евгений для них как бы вторым отцом, а жена его Евгения Павловна – второй матерью. С женитьбой любопытно получилось. Работал Евгений в Херсонском порту. В кабинете начальника порта увидел фотографию девушки. «Кто?» – «Женя, племянница».– «Познакомь».– «Нет ее здесь. В Харькове».

Дядя вскоре позвал племянницу к себе. На работе ее не отпускали, она взяла и приписала в заявлении: «...в связи с замужеством». Пошутила. Дядя встретил ее, улыбается: «Симпатичный тут один... забрал у меня в кабинете твою фотографию и не отдает».– «Да ладно,– отмахнулась,– у меня своих хватает».

Познакомились: «Евгений» – «Евгения».

– Он мне сразу-то не понравился,– вспоминает сейчас Евгения Павловна и смеется.– Я на второй день хотела обратно в Харьков уезжать. А он не пустил. Потом-то все очень хорошо у нас было. Братьям, пока они устраивались, мы помогали, некоторые у нас вначале и жили. В 1941 году я ребеночка ждала. Мы все думали, как назвать. Евгений решил, если девочка, то – Маргарита. У тебя, говорю, наверное, какая-нибудь Маргарита в Средней Азии была? Ревную... Ну вот, и тут – 22 июня.

Очень важно знать: к этому дню у кого из братьев были уже жены, дети. Евгения Павловна вспоминает:

– Только Филипп женат не был... И у всех, у всех дети. Ну, я, правда, только ждала еще – «Маргариту»... 22 июня Евгений говорит: «Шей мешок».– «Какой, зачем?» – «Чтоб за плечи повесить можно». Так как-то сразу и очень просто.

Евгений собрал всех братьев, они написали коллективное заявление в военкомат: просим... добровольцами... хорошо водим машины, будем водить танки. Просим всех семерых – в одну танковую часть.

Заявление и клятву семи братьев «биться до последней капли крови» напечатала тогда «Надднипрянська правда». Эту газету Николай, младший, хранил при себе всю войну.

Ушли воевать, даже с матерью и отцом не успели повидаться, написали им письмо. Для Прасковьи Константиновны, может, и лучше, что сыновья решили идти на фронт вместе. Один раз выплакаться – не семь.

Не повезло братьям в том смысле, что не удалось им воевать вместе. Евгений стал политруком стрелковой роты, в этом же полку оказались и Григорий с Павлом – оба были шоферами, возили боеприпасы, горючее, Филиппа определили оружейным мастером на аэродром, в авиачасть попал и Леонид. Николай, как мы уже знаем, был шофером в понтонном батальоне. Владимиру пришлось задержаться дома: занимался демонтажем и эвакуацией фабрики. Он обивал пороги, просил, требовал («Шесть братьев воюют, а я?»), в конце концов отправили на фронт и его.

Было бы заманчиво описать героизм или подвиги братьев, рассказать о многих роковых случайностях, которые сопровождали всякого, кто воевал.

– Было такое? – спросил я Николая Ивановича.

– Да нет,– улыбается.– Переправы наводили под бомбами, и днем, и ночью. Макеты ставили: ложные сооружения для немецких летчиков. И горючее под бомбами возили, да не в цистернах, а в бочках. Я упросил все-таки, меня на танк перевели. Танк-амфибию дали, в разведку ходил на нем, под Белой Калитвой снаряд в гусеницу угодил. И я обратно – на машину.

А у Леонида и вовсе прозаично получилось: он обслуживал аэродромы. Как-то, несколько лет назад, пионеры на встрече в школе спросили его, сколько фашистов он убил. Ответил: ни одного.

Как видим, все было проще, будничнее, что ли. Чубины в большинстве были на фронте работяги. Честные, сильные, смекалистые, смелые, когда надо, отчаянные – работяги.

Но проще – это еще не легче. Рисковали Чубины, как все, а часто и больше других: что такое, например, беззащитная полуторка с боеприпасами или горючим под немецкими истребителями?

Конечно, можно отыскать лихие случаи и факты и у Чубиных. Николай Иванович и теперь удивляется: «Как Павел выжил? Никто из нас не знает. Ну силен был, ну ухарь! Из разведки, идет, еще и «языка» ведет, а тот еще и бочонок вина перед собой катит...»

И все-таки главное на фронте, чтобы каждый знал и делал свое дело – прочно и надежно. Надежность – вот, пожалуй, главное понятие. Без надежности нет подвига. Первый идет вперед, когда знает, за ним поднимется второй, за ним – все спокойно, все в порядке.

А надежность эта в том, например, что у Николая Ивановича не было за войну случая, чтобы он растерялся, машина его была исправна всегда, сам варил, клепал, стыковал и даже, когда полетел однажды задний мост, он на ходу, в перерыве между тяжелыми боями, приспособил вместо него другой – то ли из «форда», то ли из «виллиса», уже и не помнит, из какой-то брошенной иностранной машины. В том, например, надежность, что он показал всем, как штурмовать горы под Пятигорском.

И в том надежность Чубиных, что Григорий даже в санчасть не пошел, когда его ранило при бомбежке: боялся оказаться в госпитале и потерять свою машину. Больше недели ходил в прилипшей к спине гимнастерке.

Ранило, между прочим, и Леонида – в ногу под Выборгом. Контузило Николая. Тяжело ранило, а потом еще и контузило Евгения. У него еще и старая рана, под Царицыном, давала себя знать. К тому же после перехода через Сиваш заболел он туберкулезом... И все-таки до последних дней войны воевал.

Надежность человеческая в ту пору стояла рядом с подвигом, была сродни подвигу. Само понятие это – надежность – уже включало в себя готовность к подвигу, постоянную, в любой момент, готовность отдать за Родину жизнь.

Николай Иванович, можно сказать, в рубашке родился. Не потому только, что, пройдя Сталинград, Ленинград, всю Прибалтику, остался жив. А и потому еще, что где-то под Грозным, в мае, когда было кругом зелено и тепло, он ехал на бензовозе за горючим и в огромной колонне застрявших машин увидел вдруг за рулем «эмки» Григория. Фантастическая встреча, к тому же Григорий уже через несколько часов свел его и с Евгением. А еще через несколько дней у станицы Варениковской Николай Иванович встретил и Леонида.