Бетти Фридан - Загадка женственности[«The Feminine Mystique»]

Когда закончилась война и мужчины вернулись домой, чтобы занять свои места на предприятиях, в колледжах и в университетах, которые в большинстве своем до этого были заняты девушками, конкуренция какое-то время была очень острой, и возрождение старых антифеминистских предрассудков затруднило девушкам возможность сохранения работы или продвижения по службе. Безусловно, это принудило многих женщин поспешно искать защиту в браке и семье. Скрытая дискриминация женщин, не говоря уже об очевидной разнице в зарплате женщин и мужчин, до сих пор является неписаным законом. С ее разрушительными последствиями так же трудно бороться, как и с возмутительной оппозицией, противостоявшей в свое время феминисткам. Например, женщина — корреспондент журнала «Тайм», какими бы способностями она ни обладала, не может претендовать на звание обозревателя; согласно неписаному закону, только мужчина может быть обозревателем и редактором, женщине же отводится должность корреспондента. Она не злится на это, ей нравится ее работа, ей нравится ее начальник. Она не борется за права женщин, ее случай не подлежит рассмотрению в гильдии журналистов. Но все это, однако, повергает ее в уныние. Если она никогда не сможет ничего добиться, зачем же стараться?

Женщина часто вынуждена была оставлять избранный ею путь в тот момент, когда она была готова и вполне могла справиться с более серьезным делом, но ее обходили и ставили на эту должность мужчину. В некоторых областях деятельности женщина довольствовалась тем, что проделывала всю работу, а слава доставалась мужчине. Если же ей удавалось получить хорошую должность, она должна была мириться со злобным отношением или недоброжелательностью со стороны мужчин. Поскольку в Америке борьба за лучшее место в большой организации в любой профессии носит очень острый характер даже среди мужчин, конкуренция со стороны женщин является как бы последней каплей, и поэтому мужчинам гораздо легче сражаться с ними, просто воскрешая этот неписаный закон. Во время войны женщины находили применение своим способностям, а неизбежная конкуренция не вызывала отрицательной реакции; после 1юйны женщины столкнулись с вежливой, но непробиваемой враждебностью. Чтобы не вступать в конкурентную борьбу с мужчинами, женщина предпочла любить и быть любимой, находя в этом себе оправдание.

Однако даже во времена депрессии способные, волевые девушки жертвовали всем и сопротивлялись предрассудкам, бросая вызов в конкурентной борьбе, чтобы иметь возможность заниматься своим любимым делом и делать карьеру, хотя тогда имелось гораздо меньше мест, на которые можно было претендовать. Кроме того, многие из них не усматривали противоречий между работой и семьей. В послевоенные годы, в период экономического роста, было много рабочих мест в различных областях; в то время не было реальной необходимости поступаться всем ради любви и замужества. Так, девушки без образования не бросали работу на фабриках и не сидели дома в ожидании женихов. После войны число женщин, занятых в промышленности, неуклонно возрастало, в то время как с женщинами, работающими в тех областях, которые требовали специальной подготовки, настойчивости и определенных личных качеств, дело обстояло ('овеем иначе. «Я живу моим мужем и детьми, — признавалась мне представительница моего поколения. — Так легче. В современном мире легче быть женщиной, если ты знаешь, как пользоваться своими преимуществами».

В этом смысле все, что произошло с женщинами в послевоенные годы, в какой-то степени отражает то, что произошло со всеми нами. Мы нашли оправдание тому, чтобы не заниматься проблемами, которым раньше мужественно смотрели в лицо. Американский дух впал в странное оцепенение; и женщины, и мужчины — напуганные либералы, разочарованные радикалы, обманутые и озадаченные происходившими переменами консерваторы, — вся нация застыла в своем развитии. Мы все спрятались в тепло наших уютных домов, как когда-то в детстве, когда мы могли спать наверху, в то время как наши родители внизу читали или играли в бридж в гостиной либо летним вечером сидели в кресле-качалке на крыльце своего городского дома.

Женщины обратились к домашним заботам, а мужчины равнодушно отвернулись от угрозы атомной бомбы, позабыли о концентрационных лагерях, предали забвению борьбу с коррупцией и оказались во власти беспомощного конформизма. Философы же старались избегать глобальных и сложных проблем послевоенного мира. Было легче и безопаснее думать о любви и сексе, чем о коммунизме, Маккарти и отсутствии жесткого контроля над атомной бомбой. Было легче видеть в поведении людей только подтверждение сексуальной теории Фрейда, его идей и его борьбы, чем самим критично взглянуть на то общество, в котором мы жили, и конструктивно подойти к его учению. Даже со стороны наиболее дальновидных и стойких людей это было своего рода личное поражение; мы опускали глаза, переставая всматриваться в даль, и усердно сосредоточивали наше внимание на разглядывании своего собственного пупка.

Сейчас, оглядываясь назад, мы лучше понимаем все это. А в то время нам легче было считать любовь и секс конечной целью нашего бытия, подменяя личные обязательства перед истиной всеобщими обязательствами перед «домом» и «семьей». Для воспитателей, психологов и разных экспертов по проблемам семьи было более безопасно и выгодно заниматься аналитической терапией частных пациентов или личными вопросами секса, проблемами личности и межличностных отношений, чем углубляться в истоки человеческих страданий. Если вы не хотели больше думать обо всем человечестве, вы по крайней мере могли «помочь» отдельным людям, не подвергая при этом себя особому риску. Ирвин Шоу, который привел когда-то американское сознание к пониманию таких вопросов, как война и мир, классовые предрассудки, теперь писал о сексе и супружеской неверности. Норман Мэйлер и молодые писатели-битники ограничивали свой революционный пыл описанием сексуальных, наркотических и прочих наслаждений, создавая себе рекламу употреблением в своих произведениях огромного количества нецензурных слов. Писателям было легче, следуя моде, думать о психологии, а не о политике; о частных мотивах поведения отдельных людей, а не о всеобщих задачах. Художники ушли в абстрактный экспрессионизм, который пренебрегал формой и искажал значение и смысл. Драматурги свели цель человеческого существования к злой претенциозной бессмысленности— «театру абсурда». Теория Фрейда придала этому процессу ухода от жизни значение бесконечной, мучительной интеллектуальной тайны; процесс в процессе, значение, скрытое в другом значении, доведенное до того, что пропадает всякий смысл, а безнадежно скучная окружающая нас действительность вообще едва ли существует. Как сказал один театральный критик в одном из редких критических замечаний по поводу сценического мира Теннесси Уильямса, вызывавшего лично у него отвращение, создается впечатление, что у человека не осталось никакой реальности, кроме сексуальных извращений и воспоминаний, плотской любви и ненависти к своей собственной матери.