Энн Линдберг - Подарок моря

Вы можете задаться вопросом: «Разве это не отвратительно?» Человек собирает вокруг себя материальные вещи не только ради безопасности, комфорта или тщеславия, но и ради красоты. Разве ваш дом-раковина не уродлив и не пуст? Нет, мой дом прекрасен. Конечно, он пуст, но эту пустоту заполняют ветер, солнце и запах сосен. Грубые балки на крыше покрыты паутиной. Она красива, если посмотреть другим, новым взглядом. Она смягчает жесткие линии бруса, как седина — очертания пожилого лица. Я больше не вырываю седые волоски и не сметаю паутину. Что касается стен, поначалу они действительно выглядели отталкивающе. Меня стесняло их невыразительное лицо. Я хотела пробить в них дыры, придать им новый вид при помощи картин. Поэтому я собрала ползучие зеленые стебли с гибкими красными листьями и выбеленные витые ракушки, своей замысловатой размытой формой напоминающие абстрактные скульптуры. Повесив это все на стены и закрепив в углах, я почувствовала удовлетворение. Я смотрю на мир через перископ. У меня есть иллюминатор, необходимый обзор и условия для полета из моей сидячей авиабазы.

Я довольна. Я сижу за пустым кухонным столом с бумагой, чернилами, морским ежом, который прижимает один угол бумаги, с двустворчатой ракушкой вместо подставки для ручек, с отломанной верхушкой розоватой ракушки вместо пресс-папье и с рядом раковин, которые помогают моим мыслям плести свою паутину.

Мне нравится мой дом-раковина. Хотела бы я в нем жить всегда. Хотела бы перевезти все это домой. Но я не могу. Она не выдержит мужа, пятерых детей и всех потребностей и ловушек повседневной жизни. Все, что я могу привезти, — это мой маленький волнистый рожок. Он будет лежать на моем рабочем столе в Коннектикуте, напоминая об идеале упрощенной жизни, побуждая меня вести игру, в которую я играла на пляже. Спрашивать себя, как мало, а не как много мне нужно для жизни. Говорить «а это необходимо?», когда я поддамся соблазну добавить в свою жизнь еще одну ненужную вещь, когда мной начнет овладевать очередная центробежная сила.

Но упрощения внешней жизни недостаточно. Ведь это всего лишь внешний мир. Хотя начинаю я именно с него. Исчерпывающий ответ невозможно получить извне, из внешнего образа жизни. Это всего лишь способ, путь к благодати. Окончательный ответ, я знаю, всегда внутри нас. Но внешний мир может дать нам подсказку, может помочь нам найти ответ. Каждый из нас, словно рак-отшельник, свободен сменить раковину.

Это раковина улитки, круглая, плотная и блестящая, словно каштан. Свернувшись в клубок, как котенок, она уютно и компактно лежит на моей ладони. Непрозрачная, молочно-белого цвета, она налита розоватым румянцем вечернего летнего неба перед дождем. На ее гладком симметричном лице четко прорисована идеальная спираль, закручивающаяся внутрь, к крошечной темной сердцевине, к зрачку глаза. Этот непостижимый глаз пристально смотрит на меня, и я вглядываюсь в него в ответ.

Как прекрасны острова! Острова в пространстве, как тот, на который приехала я, на мили окруженный водой, не связанный с большой землей мостами, проводами, телефонами. Острова как часть мира и часть жизни мира. Острова во времени, как этот мой небольшой отпуск. Мы отрезаны от прошлого и будущего, остается лишь настоящее. Существование в настоящем придает жизни на острове чрезвычайную яркость и некую чистоту. Каждый день, каждый поступок — это остров, омываемый временем и пространством. Каждый день обладает завершенностью острова. Сами люди в такой атмосфере становятся как острова: независимые, целостные, умиротворенные, уважающие личный мир других, не вторгающиеся на их берега, почтительно отступающие перед чудом другой личности. «Ни один человек не остров», — говорил Джон Донн [7] Донн, Джон (1572–1631) — английский поэт, крупнейший представитель литературы периода барокко. Он также был проповедником и настоятелем лондонского собора Святого Павла. Прим. перев. . Мне же кажется, что все мы острова в одном море.

Все мы в конечном счете одиноки. И это основополагающее чувство одиночества — вовсе не то, что мы вольны выбирать. По словам поэта Рильке [8] Рильке, Райнер Мария (1875–1926) — австрийский поэт-модернист XX века. Прим. перев. , это «не то, что мы вольны принять или отринуть. Мы отшельники. Мы можем пребывать в иллюзии и вести себя так, будто это неправда. Не более. Но гораздо лучше признать, что мы такие, даже просто допустить эту мысль. Разумеется, такой момент принятия дезориентирует».

Разумеется. Как же нам ненавистна сама мысль о том, что мы одиноки. Как же мы избегаем одиночества. Оно подразумевает отторжение и непопулярность. В нашем мире мысль об отсутствии успеха у кавалеров все еще приводит в панику. Мы боимся остаться покинутыми, сидя на стуле в сторонке и в гордом одиночестве, когда девушки, пользующиеся популярностью, уже разобраны и кружатся в танце со своими разгоряченными партнерами. Мы настолько боимся остаться одни, что просто никогда не позволим этому случиться. И если не помогут семья или друзья, заполнить чувство пустоты сможет радио или телевидение. Даже когда мы выполняем работу по дому, нас сопровождают герои мыльных опер. Раньше мечтания были куда более творческими, для них нужно было свое «я», они питали наш внутренний мир. Теперь же вместо того, чтобы украсить свое уединение цветами размышлений, мы заполняем пространство бесконечной музыкой, болтовней, общением, при котором даже не слушаем собеседника. Это всего лишь шум, заполняющий пустоту. И если выключить его, изнутри не будет звучать музыка. Нам нужно заново научиться уединению.

Сегодня это нелегкий урок: оставить друзей и семью и целенаправленно упражняться в искусстве уединения в течение часа, дня или недели. Самое сложное для меня — само расставание. Даже на короткое время оно невыносимо болезненно. От меня словно что-то отрезали, словно оторвали конечность, без которой я не смогу жить. И все же, как только это происходит, я понимаю, что в одиночестве есть одно невероятно ценное качество: возвращаясь, я чувствую себя более богатой, яркой, наполненной. Расставаясь, мы будто теряем руку. Но потом, словно у морской звезды, у нас вырастает новая. Мы снова обретаем целостность, б о льшую целостность, чем прежде.

Весь день и две ночи я оставалась одна. Я лежала на берегу под ночными звездами в одиночестве. Готовила завтрак в одиночестве. В одиночестве сидела на причале и наблюдала за чайками, которые парили в небе и ныряли за крошками, что я им бросала. Вдали от вида человеческого, казалось, я стала ближе ко всем другим видам: к робкому улиту, гнездящемуся на рыхлом морском берегу позади меня, к бекасу, бегающему передо мной по сверкающей гальке пляжа, к пеликанам, медленно машущим крыльями над моей головой, к старой, скрюченной и брюзгливой чайке, исследующей горизонт. Я чувствовала некую родственную связь с ними и радость от этой связи. Красота земли, моря, воздуха обрели для меня больший смысл. Я была в гармонии с ними, растворилась во вселенной, погрузилась в нее, как погружаешься в хвалебные песнопения, звучащие в соборе. «Слава тебе, Господи, всем твоим рыбам морским, всем твоим птицам небесным, всем твоим сынам человеческим, слава тебе, Господи!»