Екатерина Мурашова - Дети-тюфяки и дети-катастрофы

– Ну и что же ты ему сказал?

– Сказал: бросите курить. Оба. Тогда – пусть приходит. Не дело это, когда двенадцатилетний пацан дымит как паровоз. Так? Психологически правильно?

– А он?

– Прямо сейчас, говорит. И выбрасывает в урну пачку «Норда». У меня прямо сердце кровью облилось. Максималист хренов. Лучше бы мне отдал. Но не вытаскивать же мне ее из урны у него на глазах. Падение авторитета капитана получается. Так?

– Так, так! – рассмеялась я.

В клубе все было хорошо, но в школе не ладилось. Совместными усилиями нам удалось уговорить вытянувшегося, загорелого Вальку прийти в класс коррекции. Испуганные малоумные малолетки смотрели на него, как на пахана, и ждали, когда он начнет устанавливать «понятия». На третий день одна из учительниц сказала:

– А, Ермолаев! Явился! Чего вдруг? Пошел бы еще погулял…

Валька развернулся и вышел, как следует шандарахнув дверью.

– Надо что-то делать, – сказал яхтклубовский капитан. – Чтобы учиться, ему дисциплина нужна. Железная. Сам он не сможет. И мать не справится. Давай попробуем от яхтклуба дать направление в морской кадетский корпус. Мать-одиночка, ты говорила? Там таким зеленый свет. Но надо экзамены сдать.

Поговорили с Валькой. Он махнул рукой: давайте! Виктория набрала домой балансов и наняла репетиторов по всем предметам. Валька приволок откуда-то настоящие наручники и требовал, чтобы перед приходом репетиторов мать приковывала его к батарее, а ключ прятала.

– Иначе убегу! – говорил он.

– Молодец! – думала я. Что думали репетиторы, обнаруживая прикованного к батарее ученика, – неизвестно.

Поступил Валька с первого раза. Сначала у него были проблемы и с дисциплиной, и с успеваемостью. Даже заходила речь об отчислении. В корпусе есть свой психолог, но Виктория, по старой памяти, приводила Вальку ко мне. Я не стала читать ему нотаций и нравоучений.

– Тебе решать, – сказала я. – Можешь сдаться. Тогда мы все ошибались и зря тратили время. Но это ничего, я переживу. Бывает так, что все – зря. Работа такая. Ты можешь вернуться назад, на улицу. Там лучше, интереснее? Тогда – давай.

На улицу Валька не вернулся.

– Все зашло слишком далеко, – сказала я приемным родителям Надежды. – Нужна какая-то дикая встряска, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Я вижу только одну возможность…

– Нет! Нет! Нет!!! – вскрикнула Марина. – Только не это! Это будет для нее такой травмой! Все станет еще хуже!

– Еще хуже?! – скептически усмехнулась я. – А как это? По-моему, дальше уже просто некуда. Давайте называть вещи своими именами. Если Надежда своими выходками загонит Владимира в могилу, – вы сможете ей это простить? И с чем же вы тогда будете жить – с тоской по мужу и ненавистью к единственной дочери? А как и с чем будет жить она? – я говорила безумно, неправедно жестокие вещи, но, увы, другого выхода просто не видела. – Если вы сейчас сообщите ей о том, что она приемный ребенок, то всем сразу станет легче. Ей – потому что ее «чужеродность» вашей семье сразу станет рационально объяснимой. Вам – потому что не надо будет больше хранить тайну, которую уже нет сил хранить. Вы же не можете скрывать от нее, что она вам чужда и непонятна. В крайнем случае, еще пара лет – и вы разойдетесь, как абсолютно чужие друг другу люди. По крайней мере, все останутся живы.

– Марина, доктор права, – хрипло, не отрывая рук от лица, сказал Владимир. – Мы должны это сделать. Это генетика, нам этого не переломить.

– Прежде чем вы это сделаете, я хотела бы поговорить с вами о том, что, собственно, произошло и происходит в вашей семье. С раннего детства кое-что в поведении и особенностях Надежды объясняется ее неврологическим статусом, а вовсе не генетикой. И я хочу, чтобы вы об этом знали. Вы готовы говорить об этом сейчас, или лучше перенесем этот разговор на следующую встречу?

– Лучше перенесем, – попросил Владимир, пытаясь украдкой достать из пиджака пузырек с нитроглицерином.

– Но, понимаете, – заволновалась Марина, – мы же были такие правильные родители и всегда вовремя посещали невропатолога. И нам никто ничего такого тревожного не говорил. Только со сном – ей прописывали успокаивающие таблетки, травы, мы все делали, как велели. Но никто не предупреждал, что может быть…

– Вот об этом мы и поговорим в следующий раз.

В назначенное семье Надежды время я выглянула в коридор. У дверей кабинета на кожаной банкетке сидела Марина. Возле нее, прислонившись к стене, стояла невысокая коренастая девушка с прямыми светлыми волосами и финно-угорским широкоскулым лицом.

– Владимира положили в больницу, – поднимаясь мне навстречу, сказала Марина. – Ишемическая болезнь, обострение. Это Надя. Она все знает.

– Проходите, – сказала я.

– Мы рассказали ей прямо в палате, – слабо улынулась Марина. – Владимир боялся оставлять нас одних. Я сделала, как он захотел…

– Правильно сделала, – у девушки был хрипловатый, но приятный низкий голос. – Это вы их надоумили сказать? Спасибо вам. Я давно догадывалась, что здесь что-то не то. Уж больно я на них непохожа.

– Мы специально выбирали светленькую, как я, – попыталась вставить Марина. – И с голубыми глазами…

– Это правильно, – рассудительно сказала Надя. – Волосы и глаза, это конечно. Только кто ж знал, что я такая получусь – рожа широкая, нос кнопкой, росту метр с кепкой. Они вон, видите, оба какие – высокие, красивые – аристократы, одним словом, – в голосе девушки удивительным образом прозвучала не обида за свою неказистую внешность, а гордость за приемных родителей. Марина тоже это услышала.

– Наденька, ты на себя наговариваешь, – поспешила возразить она. – Ты – очень привлекательная девушка.

– Да, да, конечно, – усмехнулась Надежда. – Прямо Клавка Шиффер. Волосы, по крайней мере, такие же… Да и не во внешности дело. Душой я на них не похожа. Мне вот собаку всегда хотелось, большую, чтобы злая была, а у них коккер-спаниель старый, даже мух ловить – и тех жалеет. Или вот мотоцикл… «харлей», например… такая мощная машина, это же сила… Я пыталась папе объяснить, а он только морщится… вот так… – Надя очень похоже изобразила уже знакомую мне гримасу Владимира.

Я слушала неспешный монолог Надежды и мучительно соображала – что же мне делать? Готовилась я к ликбезу для родителей, а теперь? Владимир в больнице, и что я могу сказать самой Надежде? В конце концов, не придумала ничего путного и решила не отступать от намеченного плана.

– Большинство твоих склонностей объясняется вовсе не биологическим отличием от родителей, а гипердинамическим синдромом, – решительно заявила я.