Кэрол Теврис - Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия

Но как вы можете считать, что обвинили того, кого следует, столкнувшись с новыми доказательствами его невиновности? Потому что вы убеждаете себя, что эти новые доказательства — неубедительные. Посмотрите: это ведь плохой парень, даже если он не совершал это конкретное преступление, то он, несомненно, совершил какое-то другое. Альтернативное объяснение, что вы послали невиновного человека в тюрьму на 15 лет — настолько не соответствует вашим представлениям о вашей компетентности, что вы используете разные интеллектуальные уловки, чтобы убедить себя в том, будто вы никак не могли допустить подобный промах.

После каждого случая освобождения по результатам анализа ДНК невиновных людей, проведших годы в тюрьме, публика может легко узнать об интеллектуальных махинациях прокуроров, полицейских и судей, занятых устранением своих диссонансов. Одна из их стратегий — утверждать, будто большинство из этих случаев — вовсе не ошибочные обвинения, а ошибочные оправдания: то, что заключенного освободили, вовсе не означает, что он или она невиновны. А, если этот человек действительно невиновен — что же, это позор, но ошибочные обвинения чрезвычайно редки, и это разумная цена за ту замечательную систему, которая уже создана и действует. Реальная проблема заключается в том, что слишком много преступников остаются безнаказанными, используя процедурные лазейки, или избегают справедливого наказания, потому что они достаточно богаты, чтобы нанять команду высокооплачиваемых адвокатов. Как сформулировал Джошуа Маркис, окружной прокурор из штата Орегон, одновременно принявший на себя роль профессионального защитника сложившейся системы криминальной юстиции: «Американцам следует гораздо больше беспокоиться об ошибочно освобожденных, чем об ошибочно осужденных» [161]. Когда независимый Центр общественной честности (Center for Public Integrity) опубликовал свой отчет о 2012 документированных должностных преступлениях и случаях халатности прокуроров, результатом которых были ошибочные обвинения и решения суда, Маркис отмахнулся от этих цифр и вывода отчета о том, что проблема приобрела «масштаб эпидемии». «Истина в том, что подобные случаи носят эпизодический характер, — писал он, — и эти случаи происходят слишком редко, чтобы заслуживать внимания, как судов, так и СМИ».

Когда происходят ошибки или случаи халатности, добавляет Маркие, у системы есть много процедур самокоррекции, чтобы их немедленно исправить. В реальности, если мы станем вмешиваться в систему, чтобы внести коррективы, с целью уменьшения доли ошибочных обвинений, это приведет к тому, что мы станем освобождать слишком много виновных людей. Это заявление отражает извращенную логику самооправданий. Ведь, когда невиновного человека ошибочно обвиняют — настоящий виновник спокойно ходит по улицам. «Среди представителей юридической профессии, — утверждает Маркие, — прокурор единственный, кто служит только истине, даже если это означает опровержение его собственной позиции по Данному делу» [162]. Эти замечательные, снижающие диссонанс сантименты в гораздо большей степени обнаруживают скрытые проблемы чем об этом догадывается Маркис. В точности из-за того, что прокуроры верят, что они раскрывают истину, они не отказываются от собственной позиции, когда это необходимо, поскольку благодаря самооправданиям, их очень редко посещает мысль о том, что это следовало бы сделать.

Совсем не обязательно быть неразборчивым в средствах и коррумпированным окружным прокурором, чтобы так думать. Роб Уорден, исполнительный директор Центра несправедливых обвинений школы права при Северо-западном университете, наблюдал, как работает диссонанс у прокуроров, которых он считает «по существу хорошими» и честными людьми, стремящимися поступать правильно. Когда был оправдан один из обвиняемых, Джек О’Мэлли, который был прокурором в этом деле, повторял раз за разом Уордену: «Как такое может быть? Как такое может случиться?». Уорден рассказывает: «Он не мог этого принять. Он не понимал. Действительно, не понимал. А Джек О’Мэлли — хороший человек». Однако прокуроры не могут отказаться от того, чтобы воспринимать себя и полицейских исключительно как «хороших парней», а обвиняемых — как «плохих парней». «Вы включаетесь в систему, — говорит Уорден, — и вы становитесь очень циничными. Люди лгут вам везде и всегда. Потом у вас появляется версия преступления, и она приводит к тому, что мы называем „туннельным зрением“. Проходят годы, и появляются неопровержимые доказательства того, что парень был невиновным. И вы сидите здесь и думаете: „Погодите минутку. Или эти неопровержимые доказательства неверны, или я допустил ошибку — но я не мог ошибиться, потому что я — хороший парень“. Это психологический феномен, и я его вижу снова и снова» [163].

Этот феномен — самооправдания. Снова и снова, когда мы оба читаем исследования об ошибочных обвинениях в истории США, мы видим, как самооправдания могут повысить вероятность несправедливости на всех этапах процесса — от поимки подозреваемого до вынесения приговора. Полицейские и прокуроры используют методы, отобранные за долгие годы, чтобы идентифицировать подозреваемого и собрать улики для его/ее обвинения. Обычно они правы. К несчастью, те же самые методы повышают вероятность ошибки при выборе подозреваемого, приводят к игнорированию сведений, которые могут указать на другого подозреваемого, повышают их приверженность неверному решению, а затем — к отказу признать свои ошибки. По мере того как процесс движется вперед, те, кто пытается обвинить первоначального подозреваемого, часто становятся все более уверены в том, что они нашли настоящего преступника, и еще ревностнее стремятся собрать улики для его обвинения. Когда этот человек отравляется в тюрьму, уже только этот факт оправдывает все, что мы сделали, чтобы он там оказался. Кроме того, судья и присяжные согласились с нами, разве нет? Самооправдания не только отправляют невинных людей в тюрьму, но и следят за тем, чтобы они в ней оставались.

Утром 21 января 1998 г., в городе Эскондидо в штате Калифорния, 12-летнюю Стефани Кроу нашли заколотой в ее спальне. Предыдущей ночью соседи позвонили по номеру 911, чтобы сообщить о своих опасениях по поводу появившегося в окрестностях бродяги, который вел себя странно. Этого мужчину звали Ричард Тьют, он болел шизофренией, а также в прошлом преследовал молодых женщин и врывался в их дома. Но детективы из Эскондидо и эксперты из Отдела по анализу поведения ФБР почти немедленно пришли к заключению, что убийство — дело рук кого-то из близких жертвы. Они знали, что большинство жертв убивает кто-то, с кем они были знакомы, а не сумасшедшие взломщики.