Диана Видра - Помощь разведенным родителям и их детям: От трагедии к надежде

Вот еще один характерный пример. Одна мать жаловалась Фигдору, что ее девятилетний сын Лукас вскоре после развода перестал убирать свои вещи и ежедневно требовал новых игрушек или книжек с комиксами. «Он прекрасно знает, как мне нелегко и как нам надо экономить, чтобы вообще удержаться на плаву в этой жизни, — говорила мать. — Но ему это все равно! А вечером он как маленький требует, чтобы я сидела у его кровати и читала ему книжки. И если мне некогда, он сразу же раздражается и начинает меня ругать». Между матерью и сыном постоянно разыгрывались агрессивные сцены, в которых мать твердо стояла на своем, а мальчик реагировал на это криком и слезами. Было бы полбеды, если бы мать просто отказывала сыну в удовлетворении его желаний, но самое страшное заключалось в том, что она не могла простить ему самих его желаний. Это как если бы она требовала от девятилетнего мальчугана надеть смирительную рубашку, превратиться в добровольного аскета и при этом еще и выглядеть совершенно счастливым. Ей не хотелось знать, что сын своими «бессовестными требованиями» добивался лишь своего рода какой-то компенсации понесенным тяжелым потерям — потере отца. Но если бы мать в состоянии была понять, что именно происходит в ее ребенке, поставить себя, что называется, на его место, она наверняка сумела бы по-другому реагировать и по-другому говорить свое «нет». Она начинала бы отказ словами: «Я понимаю, как тебе этого хочется, но, к сожалению...». И она не только искала бы возможность отвлечь и утешить свое дитя, но и радовалась бы любой возможности исполнить желание ребенка, вместо того чтобы при каждом удобном случае упрекать его в эгоизме и отказывать ему даже там, где в этом не было объективной необходимости («Пусть не думает, что я стану плясать под его дудку!»).

Усиление старых симптомов. Мы уже говорили о том, что дети, развитие которых до развода было подвержено нарушениям, часто отвечают на развод лишь усилением старой симптоматики: агрессивные дети становятся еще более агрессивными, робкие — еще более пугливыми, недержание мочи проявляется чаще и т. д. Характерно, что родители таких детей обычно рассказывают, что развод не произвел на сына или дочь почти никакого впечатления. Но мы уже знаем, что отсутствие признаков переживаний еще ничего не говорит об отсутствии самих переживаний. Развод в данном случае является не столько новым самостоятельным грозным событием, сколько повторением давно переживаемой постоянной ситуации опасности. И дети реагируют тем, что лишь усиливают свои привычные и «проверенные» механизмы борьбы со страхом. Однако кажущееся их равновесие в этих случаях — равновесие невротическое, а фиксацию старых невротических конфликтов можно разрушить лишь в ходе целенаправленной психоаналитической терапии. Здесь, к сожалению, недостаточно одного лишь создания благоприятных условий.

Спонтанная травма. Пример таковой мы видели на примере Манфреда и Катарины. Страхи, которыми дети реагируют на развод, это всегда страхи перед чем-то, то есть перед совершенно конкретной опасностью: никогда больше не увидеть отца, ранить или потерять мать, поплатиться за свои злые поступки или злые мысли. И если ребенок не в состоянии реагировать на эти страхи сознательно, то он реагирует внедрением бессознательных механизмов защиты и вытеснением влечений. Но вытесняются они, заметим, не куда-нибудь вон, а в свое же родненькое бессознательное, откуда потом настойчиво руководят поступками и чувствами человека. Поэтому взрослый «невротик» боится своих инфантильных влечений и фантазий так, как если бы он все еще был маленьким ребенком, целиком зависящим от любви и благосклонности «родителей», в которых неосознанно превращаются все, кто имеет реальную силу и власть или кому он таковые приписывает.

Если развод воспринимается ребенком как опасность, которая уже произошла, и он при этом чувствует себя потерянным и совершенно беззащитным, то это и есть травматический срыв. В этих случаях ребенок уже больше «сам не свой». Травматические срывы тоже выражаются в страхе, но это панический страх, ужас перед пожаром или затоплением, перед концом, который грозит самому их существованию. Дети, спонтанно травмированные разводом, временно живут в ирреальном, чудовищном мире. Такому ребенку срочно необходимо доказать, что он ошибся, что мир все еще стоит на месте, добрая мама и добрый папа продолжают существовать и сам он цел и невредим, ребенок должен поверить, что радость и удовольствие все еще возможны. И это — задача не кого-либо, а родителей, несмотря на то, что и сами они после развода нуждаются в помощи и поддержке. Необходимо и после развода предоставить в распоряжение ребенка тройственную систему отношений. Конечно, все дети даже спустя долгие годы испытывают печаль по поводу развода родителей, но печаль — это далеко не страх; как бы горька она ни была, печаль не нарушает психического здоровья человека, нарушают ее страхи, независимо от того, реальные они или — того хуже — бессознательные.

Часто бывает так, что ребенок колеблется между чувством ожидаемой опасности и ощущением, что катастрофа уже произошла. Поведение таких детей напоминает игру, имеющую своей задачей доказать самому себе, что мир все еще невредим. Так восьмилетняя Ирис, постоянно убегая из дому, как бы инсценировала игру маленьких детей в прятки, смысл которой не в том, чтобы хорошо спрятаться, а в том, чтобы тебя как можно скорее нашли. Эту игру в прятки девочка, приводя в смятение всю семью, повторяла каждый раз в новых вариантах. Однажды она не пришла домой после школы, в другой раз она собрала свои вещи и сказала, что переезжает к отцу, который, кстати, жил в двухстах километрах от города; потом однажды после обеда она закрылась в своей комнате и не подавала никаких признаков присутствия. Безусловно, в этом поведении заключаются довольно сильные агрессивные компоненты, но удовлетворение, с которым Ирис, после всех тревог и волнений, особенно со стороны матери, позволяла себя найти, говорило как раз о том, что речь шла об инсценировке и одновременном отрицании травматического представления о потере матери. Прогноз развития в этом случае таков: если Ирис повезет и мать не потеряет терпения и дальше будет «искать» и «находить» дочку, что сможет в конце концов доказать девочке, что страхи ее напрасны и она вовсе «не потеряна» в этом мире, тогда может быть девочке удастся отказаться от своего симптома. Но чаще такой характер поведения становится хроническим по причине так называемой вторичной победы болезни: сюда добавляется огромное удовольствие быть в центре внимания и забот окружающих. Удовлетворение Ирис истекает также из собственных агрессивных импульсов, которые развились в тяжелое послеразводное время. Каждому из нас, вероятно, знакомы такие характеры, которые всю свою личную и общественную жизнь строят наподобие вот этой самой «игры в прятки». Когда Ирис вырастет и выйдет замуж, можно ли ожидать, что ее муж окажется в состоянии постоянно проявлять терпение матери? Рано или поздно он конечно же разочаруется и «прекратит поиск», а Ирис грозит не только хроническая неудовлетворенность жизнью, но, вероятнее всего, и тяжелое невротическое заболевание.