Франко Нембрини - От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности

Добавлю: и хорошо, что сбегают! Правило – самая очевидная характеристика язычества, к которому мы вернулись и в которое впадаем вновь и вновь.

Иисус пришел освободить нас от правил и научить нас тому, что, конечно, они могут быть полезны для чего-то, но в первую очередь – для жизненной связи между человеком и реальностью: «Не человек для субботы, а суббота для человека» [54] См.: Мк. 2: 27. . Он Сам признал, что правила прекрасны: «Я ничего не изменяю в законе, закон остался в целости; но если вы просите Меня выразить его в сжатом виде, в виде одной заповеди, Я скажу, какая это заповедь: люби Бога, люби ближнего, смотри на реальность положительно, открывай ее бесконечную благость» [55] См.: Мф. 22: 36–40. . Вот новый закон, принесенный Иисусом; закон, на котором основаны две тысячи лет цивилизации. И сейчас мы видим, что эта основа постепенно исчезает, потому что вновь возвращаемся к правилам, к рабству закона. Быть рабом закона очень опасно, потому что это значит становиться рабом тех, кто пишет закон, то есть власти: когда мы пользуемся правилами как язычники, в школе или дома, мы рискуем выдать за само собой разумеющуюся нашу любовь к детям, но на самом деле мы предлагаем им себя как хранителей закона, священников, первосвященников закона и правил.

Если мы говорим детям: «Грех – это обида, нанесенная Богу», – мы говорим правду, то же самое говорится в катехизисе Пия X. Но проблема в том, что обида, нанесенная Богу, – обида, нанесенная мне самому. «Совершающий грех есть раб греха», – говорит Иисус [56] См.: Ин. 8: 34. . Совершающий грех идет против себя самого. И в этом нужно отдать себе отчет – на собственном опыте, в повседневной жизни, в том, как мы живем, а значит, и в свидетельстве, которое мы передаем своим детям. Грех есть умаление того, что могло бы быть. «Знал бы ты, сколько теряешь, поступая так!»

Однажды мне довелось увидеть в одной студенческой квартире на стене икону Богородицы Ченстоховской, а прямо за ней висел календарь – из тех, на которых изображены полуобнаженные красотки. Нужно уметь объяснить, почему тебе жаль смотреть на этот календарь, а не на Богородицу. Если ты говоришь, что это грех, «потому что плохо», человек тебя не поймет, а будет лишь упорствовать. Но если ты ему скажешь, что, поступая так, он что-то теряет (потому что любовь, связь с женщиной, сексуальные отношения прекрасны, если мы проживаем их и помним об истинном предназначении), тогда он поймет. По крайней мере, понять он в состоянии. Объясняя ему, что это грех, ты сам должен уметь свидетельствовать: если смотреть на отношения с женщинами так же, как смотрят на них собака или кошка, то многое теряется. Такой подход может его задеть. И тогда пятнадцатилетний подросток – рассеянный, каким делает его культура, в которой он живет, – прислушивается к тебе; и твои слова приносят плод, ведь ты предлагаешь ему на собственной шкуре, на собственном опыте проверить некоторый критерий. В этом смысле он на самом деле может осуществить проверку гипотезы, которая со временем (и при наличии терпения с твоей стороны) может стать его убеждением.

Именно на таком уровне отец Джуссани предлагает взрослым сопровождать своих учеников, молодежь в проверке целесообразности сделанного им предложения. В определенный момент он добавляет: «Если начиная с четырнадцати лет…» Прошу вас, позвольте мне сделать небольшую ремарку. Я думаю, что сейчас нужно начинать отсчет даже раньше – и не потому, что дети теперь развиваются быстрее, вовсе нет! Ведь только кажется, что они развиваются быстрее, чем раньше. Я всегда говорю своим ученикам: ваши прадедушки не казались такими взрослыми, как вы сейчас. Помню, как моя бабушка, глядя на нас, говорила моему папе: «Смотри-ка, ишь какие взрослые! – Потому что мы не лезли за словом в карман, когда надо было ответить. – Мы-то в свое время сидели себе тихо-тихо». И кто знает, почему восемнадцатилетние юноши и девушки того поколения были уже сложившимися, взрослыми людьми, а моя бабушка, в тридцать лет оставшаяся вдовой (это было время войны и голода), поставила на ноги шестерых детей, на всю жизнь привив им невероятную твердость и внутреннюю уверенность. Нынешние так называемые «взрослые дети» в тридцать лет все еще тянут за собой нераспутанный клубок подростковых проблем; а значит, что-то здесь не так. С другой стороны, с некоторыми проблемами сегодняшним детям действительно приходится встречаться раньше. Подростковый период растягивается в обе стороны: если раньше он длился три или четыре года, то сегодня – тридцать-сорок. Он раньше начинается и тянется до бесконечности.

Но, так или иначе, к восемнадцати годам личность уже сложилась. Я всегда говорю своим ученикам: в двадцать лет вы уже решили, что будете представлять собой в жизни; потом что-то, конечно, может еще измениться, но структура личности, сформировавшаяся на втором десятилетии жизни, останется с вами навсегда. Вот почему это действительно решающий период. Годы, когда зреют личные убеждения, закладывается та психологическая уверенность в реальности, которая позволяет нам взрослеть, а уверенность основывается на гипотезе, которую предложили нам взрослые и осуществление которой мы видели в них. Единственное замечание: не нужно строго разграничивать возрастные периоды. Динамика воспитания, которую мы пытаемся описать, начинается с рождения, с материнской утробы и не заканчивается никогда: свобода – столь великая тайна, что она может позволить нам в шестьдесят-семьдесят лет пустить по ветру все накопленное, совершить радикальные изменения в лучшую или худшую сторону. Однако есть период, когда этот переход происходит более очевидным образом (по крайней мере, в том, что касается основных конфликтов), и это подростковый возраст, юность.

***Итак, вернемся к тексту. «Если начиная с четырнадцати лет и далее никто настойчиво и систематически не помогает ребенку увидеть связь между данностью (традицией) и жизнью, то новый опыт, с которым он сталкивается, создает предпосылки к тому, чтобы занять одну из трех позиций, враждебных христианству: безразличие („какая разница“), традиционализм или противостояние. Воспрепятствовать формированию подобных позиций в определенном возрасте можно, лишь способствуя переживанию реальности на личном опыте, в сопоставлении со всеми аспектами и составляющими жизни».

Подумайте, что требуется от воспитателя: он должен быть постоянно «в действии», должен быть активным, полным инициатив. Воспитатель – первый, кто идет в атаку. Он никогда не остается пассивным, никогда не думает, что дети повзрослеют сами по себе, словно достаточно обеспечить их какими-то мелочами, может быть, даже только материального плана, поместить их в определенные условия нормальной жизни а там они станут взрослыми самостоятельно. И когда мы замечаем, что детей вырастили не мы, а мир, то бывает уже слишком поздно, уже запущены необратимые процессы… С самого начала, с момента рождения или входа в класс, воспитатель либо есть, либо его нет; и если он есть, он проявляет инициативу, потому что взросление и личная проверка учеником предложенной гипотезы вплоть до переживания на личном опыте ее высшей целесообразности – не суть самоочевидные вещи.