Серен Кьеркегор - Беседы и размышления

Более того, если их, становящихся виновными, должно сделать невиновными то, что они при всем своем желании не смогли его понять, то тем сильнее становится его ответственность за то, что он позволил им стать виновными в убийстве; здесь чуть ли не выходит так, будто разрешить эту коллизию могло бы только его самоубийство. Разве не чудовищной жестокостью было бы позволить простым людям стать виновными в убийстве только из-за того, что они не в состоянии были бы тебя понять и потому даже думали бы, что, убивая тебя, они творят правду?

Но что, если на самом деле они не желали его понимать? Да, ведь на это я уже ответил себе: смеет ли человек чувствовать себя столь чистым по сравнению с другими людьми, чтобы называть их грешными по сравнению с собой, вместо того чтобы признавать себя таким же, как они, грешником пред Богом? Но если он не смеет так поступать, тогда он тем более не смеет ради истины позволить, чтобы они стали его убийцами.

Так смеет ли человек предать себя на смерть и быть убит ради истины?

1. Среди многого достойного смеха в эти нелепые времена все же, быть может, нет ничего смешнее, чем высказывание, которое мне весьма часто доводилось читать под видом некоей мудрости и о котором мне часто случалось слышать, как люди восхищались его меткостью: высказывание, будто в наше время совершенно невозможно стать мучеником, будто наше время уже не имеет силы кого-либо убить. Sie irren sich! Здесь дело не во времени, не в том, имеет ли время силу кого-либо убить или сделать мучеником: ведь именно мученик, будущий мученик, должен придать времени страсть, должен, в данном случае, пробудить в нем страстное ожесточение для того, чтобы время убило его. Тот, кто не вступает в такие отношения с современностью, – отношения, показывающие его превосходство, – тот ни за что не может стать в полном смысле слова мучеником, даже если он пожертвует жизнью – или, вернее, лишится ее, будучи убит. Обладающий истинным превосходством всегда действует двояким образом: сам порождает то явление силы, которое убивает его. Так, когда убивают обличителя, то отнюдь не его время своими силами убивает его, но он сам, решительно обличая, придает времени страсть, с которой оно наносит ответный удар. Будь это даже самое вялое и ленивое время: такой мо́лодец очень быстро заставит его кипеть страстью. Но такой обличитель, конечно, будет редкостью в наши дни, когда одного не отличишь от другого. Обличающий проповедник в наше время подобен учителю, ученик которого, зная, что будет бит, тайком от учителя надевает под пиджак одежду, до того смягчающую удары, что он и вовсе не чувствует их, так и община из самых добрых побуждений услужливо подсовывает такому проповеднику какую-нибудь личину, которую он и обличает с пылом – к вящему назиданию, развлечению и удовлетворению общины. Из самых добрых побуждений; ведь, если взять случай с учеником, учитель, который должен бить, оказывается избавлен от всякого риска. Однако на самом деле быть наказующим обличителем (да ведь тут происходит превращение понятия!) означает не столько наносить удары, сколько их получать; чем больше такой обличитель будет бит, тем он искуснее. Потому-то люди и не осмеливаются по-настоящему обличать и наказывать, или же – потому тот, кто слывет обличителем, не осмеливается наносить настоящие удары, что он прекрасно знает и слишком хорошо понимает, что перед ними не дети, и что те, кого он должен бить, намного, намного сильнее его, и они ударят в ответ не понарошку , так что, возможно, убьют его; ведь быть великим обличителем значит вызвать и получить смертельный удар. А слывущий обличителем проповедник бьет по кафедре и разит своими ударами воздух, чем, конечно, не придает своему времени страсти – такой страсти, чтобы время убило его. Тем самым он осуществляет свое смехотворное намерение быть самым смешным из всевозможных уродов: обличителем, которого почитают, уважают и шумно приветствуют.

2. Если человек – хороший психолог и имеет мужество применить подходящее средство, то для него не составит труда придать другому человеку силы, по крайней мере силы ожесточения. Многие ли из современников Сократа не ожесточились на него настолько, что, как сам он говорит, просто готовы были укусить его всякий раз, когда он отнимал у них… глупость. Даже самой что ни на есть болтливой бабе можно придать такую силу ожесточения, что она убьет тебя не задумываясь. А значит, во всякое время можно стать и мучеником, в том смысле, что тебя убьют; в определенном смысле это проще простого; все это можно совершенно систематически организовать. Но для этого тот, кому предстоит быть убитым, должен быть способен придать своему времени силу ожесточения. Потому если бы я увидел, как человек, до сих пор совершенно неизвестный своим современникам, вдруг бросился бы вперед, уверяя, что он пожертвует жизнью, что он претерпит насильственную смерть, я был бы спокоен (ведь я так привык иметь дело с такого рода мыслями, что для меня нет ничего спокойнее, чем встретиться с ними), спокоен как биржевой маклер, который спокойно рассматривает знаки на облигации, желая выяснить, не подделка ли это, – я спокойно признал бы все это недействительным. Такой человек никогда не доведет дело до того, что современность его убьет, даже если он и в самом деле имеет мужество и готов умереть. Он не знает секрета; он считает очевидным, что современность, будучи сильнее, сама должна его убить, тогда как, напротив, он должен был бы обладать таким превосходством по отношению к современности, чтобы не просто пассивно позволить ей это сделать и не заказывать этого у нее, но чтобы, будучи свободным, заставить современность сделать это. Ведь у юристов заведено не выносить смертного приговора тому, кто сам желает смерти, пресытившись жизнью. И современность в этом смысле не глупее их; какое ей в том удовольствие, если она убьет такого человека!

3. Итак, такой человек не заставит свое время убить его. Нет, если ты хочешь этого, ты должен вести себя иначе. Внимательно изучи свое время, и в особенности узнай поточнее его заблуждения, его желания, его стремления, узнай, чего бы оно на самом деле хотело, если бы оно было полностью предоставлено само себе. Если ты как следует выведал это у времени, если ты сумел подслушать то, что неявно в нем слышится, тогда вырази это с воодушевлением, красноречиво, пленительно, горячо. Тебе должно хватить сил и возможности это сделать. И что тогда? – да очень просто, тогда время увлечется безоглядно тем, что ты выразил, а ты станешь для него предметом восхищения. Так ты сделаешь первый шаг к тому, чтобы время убило тебя. Теперь все дело лишь за тем, чтобы отвернуться от ожиданий времени так же решительно, так же отталкивающе, – и ты увидишь: современность получит страсть и быстро распалится этой страстью. – Если ты желаешь суметь стать мучеником, ты должен перво-наперво стать для своего времени предметом восхищения – иначе время просто не станет с тобою связываться; ты должен поставить себя так, чтобы в твоей власти было купаться в восхищении, а ты отказался бы от этого. Предмет восхищения, отказавшийся быть таковым, в то же мгновение целиком и полностью становится предметом страстного ожесточения. Если тот, кого современность желала боготворить, – если он по гордости, или же богобоязненно и неложно отказывается от этого, этот отказ становится его смертью. – Рассчитав это диалектическое отношение, нетрудно выверить и все остальное. Становящийся «жертвой» должен диалектически соотнести себя с современностью: он должен суметь стать тем, что потребно его времени с точки зрения данного мгновения, суметь стать тем, чего требует время ; скрывая свою настоящую задачу, он становится eo ipso кумиром своего времени. На самом же деле он понимает, напротив, в чем нуждается время с точки зрения вечности, и если в служении этому он останется верен себе, он eo ipso освящен как идущий на смерть. Он должен быть в таких отношениях со своим временем, чтобы суметь взбудоражить свое время, пленить его так, чтобы оно, ликуя, выражало бы ему одобрение: никто, никто другой не способен так ему угодить, с такой точностью предложить ему именно то, что оно любит. И как только он достигнет этого, он должен с еще большей силой оттолкнуть все это прочь от себя, чтобы не дать места лжи, будто он является продуктом времени. Ведь видеть его таковым как раз и желает время, оно желает восхищаться самим собой, восхищаясь им. Но его задача – дать времени понять, что истина – это не изобретение времени.