Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Эта жалоба, что среди нас не существует явственных и признанных всем миром представителей религиозности, все же не противоречит тому, что́ я выше утверждал с полным сознанием значения своих слов, именно что и наша эпоха не менее благоприятна религии, чем всякая иная. Конечно, общая масса религиозности в мире не уменьшилась; но раздробленная и слишком далеко разъясненная насильственным давлением, она обнаруживается лишь в мелких и легких, хотя и в частных явлениях, которые скорее увеличивают многообразие целого и усложняют взор наблюдателя, чем способны сами по себе произвести сильное и возвышенное впечатление. Убеждение, что существует много людей, которые отдают самое свежее благоухание своей юной жизни священной жажде и любви к вечному и непреходящему и лишь позднее подчиняются миру, а быть может, и никогда не подчиняются ему вполне; что нет никого, кому бы хоть раз не явился мировой дух, кто не покраснел бы и не устыдился себя самого и своей недостойной ограниченности перед тем всепроникающим взором мирового духа, который, не видя, ощущают опущенные ниц глаза, – это убеждение я здесь вновь повторяю, и пусть судит его сознание каждого из вас. Лишь героев религии, святых душ, как они некогда бывали, которым религия есть все и которые всецело проникнуты ею, недостает и неизбежно должно недоставать нашему поколению. И когда я размышляю о том, что́ должно случиться и какое направление должна принять наша культура, чтобы снова могли явиться религиозные люди более высокого стиля, как редкие, правда, но все же естественные продукты своего времени, – то я нахожу, что все ваши стремления – сознательно или нет, решайте это сами – немало способствуют палингенезии религии; я нахожу, что отчасти деятельность, общая вам всем, отчасти стремления более узкого круга, отчасти, наконец, возвышенные идеи некоторых исключительных умов могут быть использованы в ходе человечества для этой конечной цели.

Сила и объем, как и чистота и ясность каждого восприятия, зависят от остроты и годности соответствующего чувства; и мудрейший человек, чувства которого были бы закрыты, если только таковой может существовать (впрочем, мы всегда мыслили о таких отрешенных и замкнутых в себе мудрецах), был бы не ближе к религии, чем самый глупый и легкомысленный человек, который только имел бы верные и открытые чувства. Итак, все должно начаться с прекращения того рабского состояния, в котором держали человеческие чувства в угоду тех упражнений рассудка, которые ничего не упражняют, тех объяснений, которые ничего не уясняют, тех анализов, которые ничего не разрешают; и это есть цель, к которой вы все скоро будете стремиться соединенными усилиями. Ведь с реформами воспитания случалось то же, что и со всеми революциями, которые предпринимались не из высших принципов: они постепенно спускаются назад к старому ходу вещей, и лишь некоторые внешние изменения сохраняют память о событии, которое вначале считалось изумительно великим. Так и наше нынешнее рассудительное и практическое воспитание лишь мало отличается от старого механического воспитания, и это малое не касается его духа и действия. От вас не ускользнуло, что оно начинает становиться столь же ненавистным всем истинно образованным людям, сколь оно ненавистно мне; и распространяется более чистая идея о святости детского возраста и о вечности ненарушимой свободы, проявления которой надо подмечать и улавливать уже в самом начале человеческого развития. Скоро эти границы будут разрушены, созерцательная сила овладеет всем своим царством, каждый орган раскроется, и предметы смогут на все лады вступать в соприкосновение с человеком. С этой вновь приобретенной свободой чувства может, однако, хорошо согласоваться ограниченность и твердое направление деятельности. Это есть великое требование, с которым лучшие из вас обращаются теперь к своим современникам и к потомству. Вы утомились созерцанием бесплодных энциклопедических странствий, вы сами лишь этим путем самоограничения стали тем, что́ вы есть, и вы знаете, что нет иного пути для саморазвития; и потому вы настаиваете, чтобы каждый стремился стать чем-либо определенным и предавался чему-либо с постоянством и вкладывая всю свою душу. Никто не может лучше усмотреть правильность этого совета, чем тот, кто уже созрел до некоторой универсальности чувства; ибо он должен знать, что и для восприятия не было бы никаких предметов, если бы все не обособлялось и не ограничивалось. И потому и я радуюсь этим стараниям и хотел бы, чтобы они уже достигли бо́льшего результата. Делу религии они превосходно пригодятся. Ибо именно это ограничение силы пролагает чувству, если только оно само не ограничивается, вернейший путь к бесконечному и вновь открывает ему столь давно неприступное общение с последним. Кто многое созерцал и знает и затем может решиться посвятить все свои силы осуществлению чего-либо единичного ради него самого, тот ведь неизбежно должен признать, что и все остальное единичное должно осуществляться и быть ради себя самого, – иначе он противоречил бы самому себе; и если он затем довел избранное им до последней высоты, то именно на этой высшей вершине от него менее всего ускользнет, что оно есть ничто без всего остального. Это всюду навязывающееся мыслящему человеку признание чужого и уничтожение своего, эта в разное время попеременно необходимая любовь и ненависть ко всему конечному и ограниченному невозможны без смутного чаяния мира и Бога и необходимо должны навести на более чистое и определенное стремление к всеединому.

Каждому из собственного сознания известны три различные области восприятия, на которые разделяются отдельные проявления последнего. Одна из них есть само внутреннее я; к другой относится все внешнее, поскольку оно есть нечто само по себе неопределенное и незавершенное, все равно, называть ли его массой, материалом, элементом или как-либо иначе; третья, наконец, по-видимому соединяет обе первые, когда восприятие, колеблясь между направлениями вовнутрь и вовне, успокаивается лишь на допущении их безусловного глубочайшего соединения; это есть область индивидуального, внутренне завершенного, и всего, что есть искусство в природе и в человеческих созданиях. Не каждый человек одинаково близок всем этим областям, но от каждой из них есть путь к религиозному подъему духа, который лишь принимает различные формы в зависимости от пути, на котором он был найден. – Созерцайте самих себя с пристальным напряжением, отделите все, что не есть ваше я, продолжайте все упорнее фиксировать ваше чисто внутреннее содержание – и чем более, по мере удаления всего чуждого, ваша личность и ваше обособленное бытие сужается и даже почти совсем исчезает, тем яснее предстанет перед вами вселенная, тем прекраснее вы будете вознаграждены за ужас самоуничтожения преходящего чувством вечного в вас. Смотрите вовне, на какой-либо из самых распространенных элементов мира, воспримите его в его подлинной сущности, но отыщите его повсюду, где он имеется, не только сам по себе, но и как составная часть вас самих и всего другого; повторяйте ваш путь от окружности к средоточию все чаще, захватывая все большую сферу; и тогда, находя этот элемент повсюду и не познавая его иначе, как в отношении к его противоположности, вы скоро потеряете все единичное и обособленное и найдете вселенную. Что касается художественного чувства, то его непосредственный объект есть не вселенная, а нечто единичное, но только завершенное и замкнутое в себе, так что оно само по себе удовлетворяет чувство, и последнее, спокойно погружаясь в отдельное наслаждение, не вынуждает душу к такому движению, в котором как бы исчезает все единичное и на его место выдвигается целое. И потому вопрос о пути, который ведет к религии от этой третьей области, и есть ли вообще такой путь, или, может быть, эта область остается замкнутой, и поэтому художники обречены быть нерелигиозными, – или между искусством и религией существует совсем иное отношение – все это я хотел бы скорее выставить как задачу, требующую от вас разрешения, чем изложить столь же определенно, как предыдущее. Ведь мне это исследование было бы слишком трудным и чуждым; вы же придаете немало значения вашему пониманию искусства и любви к нему, так что я охотно готов предоставить вам свободу на родной вам почве. Одну лишь мысль мою по этому предмету я хотел бы считать не простым желанием и чаянием, но знанием и прорицанием; предоставляю вам оценить ее. А именно, если верно, что существуют внезапные обращения, поводы, под влиянием которых человеку, менее всего думавшему о возвышении над конечным, в одно мгновение через непосредственное внутреннее просветление открывается понимание бесконечного и покоряет его во всем своем величии, – то я думаю, что более, чем что-либо иное, способно совершить это чудо созерцания великих и возвышенных произведений искусства; и что, следовательно, и вы, без предшествующей постепенной подготовки, быть может, некогда внезапно пораженные лучом вашего солнца, обратитесь к религии.