Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

После всего этого вы, быть может, скажете, что я, по-видимому, вполне солидарен с вами; я показал, чем должна быть церковь по своей природе; и отрицая за ней все качества, которые ей теперь присущи, я осудил ее внешнюю форму столь же строго, как и вы сами. Но я уверяю вас, что я говорил не о том, что должно быть, а о том, что есть – если только вы не захотите отрицать, что действительно существует то, что́ лишь в силу пространственной ограниченности не может уясниться и более грубому взору. Истинная церковь действительно всегда была и еще есть такова; и если вы ее не видите, то вина за это собственно лежит на вас и сводится к довольно явственному недоразумению. Я прошу вас, примите во внимание, что – пользуясь старым, но весьма многозначительным выражением – я говорил не о воинствующей, а о торжествующей церкви, не о церкви, еще борющейся со всеми препятствиями, которые ставит на ее пути эпоха и состояние человечества, а о той церкви, которая уже преодолела все, противостоявшее ей, и уже достигла своего завершения. Я изобразил вам общество людей, которые уже осознали свое благочестие и в которых религиозное понимание жизни возобладало над всеми иными; и так как я, надеюсь, убедил вас, что это должны быть люди с некоторым развитием и с большой силой и что их всегда может быть лишь немного, то вы, конечно, не должны искать их общества там, где многие сотни собраны в больших храмах и где их пение уже издалека потрясает ваш слух; вы должны знать, что люди этого рода не находятся в таком близком соседстве между собой. Быть может, нечто подобное можно найти слитым в определенном месте лишь в отдельных обособленных и как бы исключенных из большой церкви общинах; во всяком случае несомненно, что все истинно религиозные люди, сколько бы их ни было, не только имеют в себе веру в такое единение, или, вернее, живое чувство этого единения, но собственно в нем и живут и что все они умели надлежащим образом оценивать то, что обычно зовется церковью, т. е. ставили эту церковь не слишком высоко.

А именно, этот большой союз, к которому собственно относятся ваши обвинения, далеко не есть общество религиозных людей, а есть скорее союз людей, которые лишь ищут религии; а потому мне представляется вполне естественным, что он почти во всех отношениях противоположен описанному обществу. К сожалению, чтобы сделать это вам столь же ясным, сколь это ясно мне, я должен погрузиться во множество мирских и земных дел и пробираться сквозь лабиринт самых странных заблуждений; не без отвращения делаю я это, но я хочу добиться вашего согласия со мной. Быть может, уже совершенно различная форма религиозного общения в том и другом союзе, если я обращу на нее ваше внимание, убедит вас по существу в моем мнении. Я надеюсь, что сказанное выше заставило вас согласиться со мной, что в истинном религиозном союзе всякое общение взаимно; что принцип, который влечет нас к выявлению присущего нам, внутренне родственен принципу, который склоняет нас воспринять чужое, и что, таким образом, действие и противодействие неразрывно связаны между собой. Здесь, напротив, вы тотчас же находите совершенно иное соотношение: все хотят получать, и есть лишь один, кто должен давать; вполне пассивно они лишь отдаются воздействию через все свои органы и, в лучшем случае, внутренне помогают своему восприниманию, насколько они властны над собой, даже не помышляя об обратном действии на других. Разве это не достаточно ясно показывает, что и принцип их общения должен быть совсем иным? У них не может быть и речи о том, что они хотят лишь восполнить свою религию через посредство других; ибо если бы действительно им была присуща какая-либо религия, то она, как это вытекает из ее природы, должна была бы засвидетельствовать себя некоторым действием на других. Они же не оказывают никакого обратного действия, потому что они не способны на него, и они не могут быть способны на него, потому что им не присуща никакая религия. Если позволительно заимствовать образ из науки, терминами которой я охотнее всего пользуюсь в религиозных вопросах, то я сказал бы: они отрицательно религиозны и потому густою толпою теснятся вокруг немногих точек, где они чуют положительный принцип религии и хотят соединиться с последним. Но если они восприняли в себя этот положительный принцип, то им опять недостает способности удержать воспринятое; возбуждение, которое как бы может лишь прикоснуться к их поверхности, вскоре исчезает, и они пребывают тогда в некотором чувстве пустоты, пока не пробудится тоска и пока они постепенно не наполнятся снова отрицательным началом. Таковы, в немногих словах, история их религиозной жизни и характер их инстинкта общения, который вплетен в эту жизнь. Не религия, а лишь некоторое понимание ее, и мучительное, жалостно-тщетное стремление достигнуть ее самой – вот все, что можно признать даже за лучшими из них, за теми, кто вкладывает в это дело ум и усердие. В течение их частной и гражданской жизни, как и на более широкой арене, в отношении которой они являются зрителями, им, конечно, встречается многое, что должно возбуждать и того, в ком живет хоть малая частица религиозного чувства; но эти возбуждения остаются лишь темным чаянием, подобно слабому оттиску на слишком мягкой массе, очертания которого тотчас же расплываются и становятся неопределенными; вскоре все смывается волнами суетной жизни и отлагается в самом заброшенном уголке памяти, да и там скоро совсем заваливается мирскими делами. Однако из частого повторения таких мелких впечатлений под конец все же возникает потребность; темное явление в сознании, постоянно возвращаясь, требует наконец уяснения. Конечно, следовало бы думать, что лучшим средством к этому было бы удосужиться спокойно и пристально созерцать то, что действует на них; но это действующее начало не есть ведь что-либо отдельное, что́ отвлекало бы их от всего остального; оно есть человеческая вселенная, а в ней в числе других содержатся и все отдельные отношения, о которых они думают в остальное время своей жизни и с которыми они привыкли иметь дело. На них непроизвольно, по старой привычке, направилось бы их сознание, и возвышенное и бесконечное снова раздробилось бы перед их взором на единичные и ничтожные вещи. Это они чувствуют и потому не доверяют самим себе, а ищут чужой помощи; в зеркале чужого выражения религии они хотят созерцать то, что быстро растеклось бы в их собственном восприятии. На этом пути они стремятся достигнуть более определенного и высокого сознания; но в конце концов они перестают понимать все это стремление. Отныне, если слова религиозного человека пробуждают в них все эти воспоминания, если они восприняли общее впечатление от них и уходят в более сильном возбуждении – то они полагают, что их потребность удовлетворена, что они достаточно подчинились требованиям своей природы и что теперь они уже имеют в себе силу и сущность всех этих чувств, так как эти чувства – как и прежде, хотя и с несколько большей силой – пришли к ним извне, как беглое явление. Навеки погруженные в этот обман, потому что они не имеют ни чутья, ни знания истинной и живой религии, они тысячекратно повторяют ту же попытку, в тщетной надежде выбраться наконец на правый путь, и все же остаются, чем были. Если бы они пошли дальше, если бы на этом пути в них могла вселиться самодеятельная и живая религия, то они вскоре уже не захотели бы оставаться среди тех, чья односторонность и пассивность отныне уже не соответствовала бы их состоянию и была бы для них невыносима; они, по крайней мере, наряду со своей средой, искали бы иного круга, где религиозность может высказываться другим жизненно и живительно, и тогда они скоро пожелали бы жить только в нем и посвятили бы исключительно ему свою любовь. И действительно, церковь, как она существует у нас, вызывает во всех людях тем большее равнодушие, чем более они становятся религиозными, и самые религиозные люди гордо и холодно отделяются от нее. Ничего не может быть яснее этого: человек находится в этом союзе лишь потому, что хочет стать религиозным, и остается в нем, лишь поскольку еще не стал религиозным. И то же самое вытекает из характера отношения к религии самих членов церкви. Ведь, допуская даже, что среди истинно религиозных людей мыслимо одностороннее общение и состояние добровольной пассивности и самоотчуждения, все же в их совместном делании никоим образом не могло бы господствовать то сплошное извращение и неведение, которое встречается там. Ведь если бы члены церкви понимали религию, то им было бы важнее всего, чтобы тот, кого они избрали себе органом религии, сообщал им самые ясные и своеобразные свои воззрения и чувства; но именно этого они не любят, а напротив ставят со всех сторон границы проявлениям его своеобразия и требуют, чтобы он разъяснял им преимущественно понятия, мнения, догматы, словом, чтобы вместо своеобразных элементов религии он освещал общераспространенные размышления о ней. Если бы они понимали религию, то они из собственного чувства знали бы, что те символические действия, о которых я сказал, что они существенны для истинно религиозного общения, по своей природе могут быть лишь знаками тождества результата, получившегося во всех сознаниях, намеками возврата от личной жизненности к общему средоточию, – что в них выражается лишь полногласный заключительный хор, после всего, что чисто и искусно сообщили отдельные лица; но они ничего не знают об этом, и эти действия суть для них нечто самодовлеющее, обязательно совершаемое в определенные сроки. Что следует из этого, как не то, что их общее делание совершенно лишено того характера высокого и свободного одушевления, который безусловно присущ религии, что оно есть нечто ученическое и механическое? А на что указывает в свою очередь последнее, как не на то, что они хотели бы извне овладеть религией? К этому они стремятся всеми способами. Поэтому они так прилепляются к мертвым понятиям, к результатам размышления о религии, и жадно впитывают их в надежде, что эти понятия пройдут в их душе процесс своего возникновения в обратном порядке и снова превратятся в живые возбуждения и чувства, из которых они первоначально произошли. Поэтому они употребляют символические действия, которые по своей природе суть последнее в религиозном общении, как возбуждающее средство к тому, что собственно должно было бы им предшествовать.