Владимир Богораз - Христианство в свете этнографии

Иудейство, напротив того, религия большой древности, нараставшая постепенно, шаг за шагом, потом выделившая из себя новый побег — христианство и впавшая в оцепенение.

Это отражается также на различии Ветхого и Нового заветов.

Ветхий завет это не книга, а целая литература, сотканная из множества рассказов и легенд различной ценности. Половина этих рассказов имеет характер не только языческий, но прямо первобытный, связанный с древнейшими формами религии, с анимизмом, оживотворением, магией и колдовством.

Новый завет, как создание более позднего времени, имеет характер иной. Новый завет представляет один эпизод, описанный жидко, с особым красноречием, так сказать, с агит-подъемом, но без сочных и живых красок, свойственных древнейшим описаниям. Эпизоды чудесно вкраплены в нравоучительный рассказ как отдельные изюмины, часто пришиты к нему на живую нитку, приставлены внезапно, ни к селу ни к городу. И можно различить с большой ясностью соединительный шов.

Например, ни с того ни с сего к рассказу о приходе в Капернаум приставлен известный рассказ о том, как Иисус велел Петру поймать в море рыбу, у которой во рту попадается статир, монета в четыре драхмы. Это для того, чтобы уплатить дань на храм за себя и за Петра, по две драхмы с человека (Матф., 17, 27).

С одной стороны, здесь выражается, конечно, мечта бедняков: хорошо бы таким легким способом добывать деньги на расходы и вдобавок на подати. Но с другой стороны рассказ совершенно не связан даже с предыдущим параграфом: «И убьют его и в третий день воскреснет. Они же весьма опечалились».

Помимо того эти чудесные рассказы сопровождаются ссылками на множество достоверных свидетелей, не только живых, но даже и мертвых, воскресших из гробов, подкрепляются многословным подчеркиванием, утомительными повторениями.

«Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: «Благословен грядущий во имя господне. Осанна в вышних» (Матф, 21, 10).

«Сотник же и те, которые с ними стерегли Иисуса, устрашились весьма и говорили: «Воистину он был сын божий» (Матф., 27, 54).

«И даже Пилат, умывший руки перед народом, сказал: «Невиновен я в крови Праведника сего» (Матф., 27, 24).

Евангельские чудеса обвеяны какою-то тенью сомнения, которая до конца не рассеяна. Недаром же вставлен эпизод о неверном Фоме. Но усумнился не один Фома, усумнились и другие. «Иные усумнились», как сказано у Матфея в заключение рассказа о воскресении Христа (Матф., 28, 17).

С другой стороны, евангельские чудеса прямо позаимствованы из Ветхого завета. Из множества примеров, которые напрашиваются при сравнении обоих заветов, приведу только один.

В рассказе о чудесах пророка Елисея сказано:

«И был голод в стране той и сыны пророков сидели пред Елисеем. И пришел некто из Ваал-шалиша и принес человеку божию хлебный початок — двадцать ячменных хлебцев и сырого зерна в шелухе. И сказал Елисей: «Отдай людям, пусть едят». И сказал слуга: «Что тут я дам ста человекам?». И сказал он: Отдай людям, пусть едят; ибо так говорит Господь: «насытятся, и останется». Он подал им и они насытились и еще осталось по слову Господню». (4 Царств, 4, 42–44).

Каждому читавшему Евангелие вспоминаются подвиги Иисуса в том же роде с насыщением толпы малым количеством хлебцев рыбок. Это повторяется раз пять с утомительным однообразием, Матф., 14, 16–26 и тут же рядом 15, 37; Марк, 6, 38; Лука, 9, 13; Иоанн 6, 9. Конечно, евангельские подражатели сочли для себя обязательным далеко перещеголять пророка Елисея, и вместо сотни пророческих сынов они насыщают по несколько тысяч и с свойственной христианству бухгалтерской точностью подсчитывают корзины остатков, как в народной столовке.

«И набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных. А евших было около пяти тысяч человек, не считая женщин и детей» (Матф., 14, 20–22).

С другой стороны, они не скрывают заимствования. В христианском издании Библии против хлебного чуда Елисея можно найти на полях указанные выше ссылки на евангелистов.

Предполагается, что библейские чудеса служат пророчеством и предуказанием евангельских чудес.

Дать этнографический анализ Ветхого завета представляет задачу обширную и сложную.

Фрезер посвятил этому анализу свою последнюю работу, составляющую три тома в 1500 страниц: «Folklore in the old Testament», Studies on the comparative Religion, Legend and Law. London. 1919.

Тем не менее, он дал разбор только отдельных эпизодов, правда, написанный со свойственной ему блестящей и всеобъемлющей эрудицией. Мы ограничимся указанием нескольких ярких гримеров из этого и сходных источников, достаточно характерных для остатков анимизма и магии, содержащихся в Ветхом завете.

1. В описании жизни Давида есть соблазнительный рассказ, как он, будучи разбойником в пустыне у Мертвого моря, вместе с дружиной своей, собранной из разного сброда, брал окуп с соседей скотоводов помещиков, за то, чтоб не трогать их стад и не обижать пастухов. Потребовал окуп также с некоего Навала. Но тот, будучи зело пьян, насмеялся над требованием. Оскорбленный Давид опоясался мечом, взял с собой четыреста отборных удальцов и пошел на Навала, говоря: «Пусть то и то сделает бог с врагами Давида, если до рассвета из всего, что принадлежит Навалу, я оставлю мочащегося к стене».

Обещание весьма энергическое, но не весьма благоуханное.

Авигея, супруга Навала, во-время успела умиротворить Давида подарками и льстивыми словами, а потом Навал весьма поспешно и кстати умер, и Авигея тотчас же собралась и села на осла и поехала и сделалась женою Давида, притом же не первою, а второю или даже третьей женою (1 Царств, 25, 2–42).

Впрочем вдовы не особенно разборчивы, а полевые атаманы всегда увлекали слабый пол. Этим отличался не только белокурый Давид, но даже и суровый Стенька Разин, по крайней мере соответственно народной песне.

В этом соблазнительном и странном рассказе, похожем на роман Вальтер-Скотта из жизни шотландских грабителей скота, проскользнуло место еще более странное.

Авигея сказала: «Если восстанет человек преследовать тебя и искать души твоей, то душа господина моего будет завязана в узле жизни у господа бога твоего, а душу врагов твоих бросит он как бы пращею».

Что это за «узел жизни», в котором для охраны завязана душа главного героя рассказа и каким образом можно бросить душу как бы из пращи?

Первобытные народы вообще считают душу имуществом непрочным. Душу легко потерять. Духи ее унесут и сначала, пожалуй, не заметишь. Но потом непременно захиреешь и умрешь. И вот на Целебесе в критические минуты, например, при заразной болезни, шаман убирает в мешок души целой семьи, а потом, по миновании опасности, приносит их обратно и раздает собственникам.

Шаманы различных народов имеют различные врачебные узлы, в которых завязано лечение той или иной болезни. Даже русские знахари имеют такие узелочки, привешенные к божнице как ладонки.