Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Согласно Толстому, построение Царства Божьего на земле происходит через усвоение и выполнение пяти заповедей. В Царство Божье могут вступить, или, точнее, открыть его в себе те, кто открывает в себе бессмертный дух Божий и начинает жить по его заповедям. Эта мысль также присутствует во многих местах произведений Л. Н. Толстого («О жизни», «Царство Божие внутри вас», дневники).

Таким образом, близость Л. Толстого протестантизму очевидна. Но хотелось бы более подробно в природе этой близости разобраться, а для этого необходимо проделать дополнительную работу.

Итак, работы либеральных теологов XIX века оказали заметное влияние на Л. Толстого. А допустимо ли обратное утверждение? Как повлияли труды писателя на протестантскую теологию XX века? Или, в более мягкой постановке, этот вопрос может звучать так: что родственное себе находили протестантские авторы в религиозной философии Л. Толстого?

Можно утверждать определенно, что в Западной Европе интерес к позднему Толстому наиболее определенно выражен среди исследователей, относящих себя к немецкоязычной протестантской традиции. Среди авторов, писавших о Толстом как о выдающемся моралисте и гуманисте-христианине, присутствуют имена практически всех немецких богословов XX века, таких, как А. Швейцер, К. Хайм, Э. Блюм, К. Холь, К. Барт, П. Тиллих и многие другие. Именно поэтому известный в Германии исследователь творчества Л. Толстого М. Дерне называет Л. Н. Толстого одним из столпов «новой ориентации евангелической теологии» (наряду с Ф. М. Достоевским, С. Кьеркегором и К. Блюмхардтом) [207].

Все перечисленные авторы принадлежат к тому направлению философской мысли, которое может быть названо религиозным гуманизмом. Его сторонников объединяет критическое отношение к любому упоминанию о сверхъестественном в Евангелии и предпочтение говорить о его человеческом измерении, человеческой глубине. Для религиозных гуманистов на первый план выходит Человек – Христос, Человечность Которого является фундаментом любой человечности. Именно Человечность становится главным объектом религиозного дискурса, в котором особое место уделяется таким терминам, как «смысл», «искренняя устремленность», «духовный опыт», «высшие нравственные идеалы», «ответственность» и т. д. По сути дела, речь идет о замене религиозного опыта этикой, свободной от каких бы то ни было посторонних санкций, связанных с мистикой и конфессиональностью, которые оцениваются как практика насилия.

В протестантском богословии XX века невозможно найти ни одного известного автора, который, рассматривая вопрос о христианской этике, не обратился бы к философским трактатам и идеям Л. Н. Толстого. M. Дерне указывает, имея в виду некоторые особенности развития секуляризационных процессов и положения в Европе с религией после событий 1968 г., что в ситуации глубокого кризиса веры и даже ее «внутреннего и внешнего банкротства» христианское сообщество в Германии в конце 60-х годов XX века оказалось «на грани самороспуска». Именно поэтому, пишет исследователь, можно предположить, что идеи Толстого и его «чудаковатое» евангелие станут снова актуальными: «И тогда образованные теологи снова займутся опровержением Толстого, а еще более образованные социологи будут идти рука об руку с ними в доказательстве очевидной негодности его примитивной социальной доктрины для высокоразвитого индустриального общества, оказавшегося в широкой перспективе сегодняшнего и завтрашнего дня. И пусть же тогда пра-христианский пафос Л. Н. Толстого и его сокровенная мудрость не будут “растворены” в его глупости» [208].

Существует большое количество конкретных свидетельств, подтверждающих, что идеи Л. Н. Толстого были созвучны не только общим тенденциям, проявившимся в протестантизме в XIX–XX вв., но и оказали значительное влияние на тех, кому, например, предстояло пройти через испытания Первой мировой войны. Таким человеком, в частности, был Л. Виттгенштейн, который некоторое время находился под впечатлением от толстовского «перевода» Евангелия и полагал, что это и есть истинное христианское благовестие. Характерно, что философ получил в этот период от своих сослуживцев прозвище «некто с Евангелием» [209].

Однако следует заметить, что протестантские авторы не приходят к единодушному выводу по поводу религиозных взглядов Л. Толстого и отмечают их двойственный характер.

Пытаясь примирить христианство с современной культурой, протестантизм XX в. чрезвычайно серьезно воспринял толстовское «благовестие», в котором видел знаменательный вызов времени. Протестантским богословам была очень близка критика догмы и культа Православной Церкви, в которых они видели искажение учения Христа, а также ярко выраженные рационалистические и этические установки писателя. С другой стороны, они были вынуждены отвергнуть законнические тенденции в толковании Нагорной проповеди и жесткую критику культуры во всех ее проявлениях. Кроме того, в контексте учения М. Лютера о двух царствах (светское царство вынуждено кровавым мечем обуздывать абсолютно неспособного к добру человека, так созидается невидимая Церковь – царство свободы) либеральные теологи невысоко оценили теорию непротивления злу насилием, подчеркивая, что евангельский пацифизм более эффективен не для жестокого мира, в котором живет человек, а для внутренней духовной жизни самого человека. Этот подход нашел яркое выражение в изданных в 1903 г. «Письмах о религии» либерального политического деятеля и социального теолога Ф. Науманна, который утверждал, что в жизни существуют два выхода из оппозиции «Бисмарк – Толстой»: принцип «Евангелие бронированного кулака» и «Евангелие братства». Как политик Ф. Науманн признавал только принцип «Бисмарка», но утверждал, что жизнь выше всех принципов и противоположностей и поэтому нуждается в «толстовстве» [210]. Таким образом, пафос русского реформатора, направленный не только на критику политических и социальных институтов, но и на их сознательное разрушение, был не близок даже самым радикальным из либеральных авторов.

Можно привести много примеров, иллюстрирующих двойственное отношение протестантских богословов к Толстому. Например, А. Швейцер указывал, что выдающаяся черта писателя – отношение к словам Христа: услышав их однажды, человек уже не может остаться равнодушным. В то же время Толстой сам ограничивает себя тем, что полностью отвергает мир и культуру, не понимая, какое значение имеет учение Христа в их обновлении [211].