Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Несколько позже, уже в своих воспоминаниях, написанных после разрушительной войны и не менее разрушительной революции, Д. Н. Овсянико-Куликовский снова возвращается к своему обоснованию идеи нравственного прогресса.

« Прогресс я свожу к понятию постепенного оздоровления , физического и душевного, социального и политического. Текущий фазис цивилизации, при всех его отрицательных сторонах, являет, сравнительно с протекшим, картину относительного здоровья. Прогресс – не случайность, а закономерная форма эволюции и необходимый постулат исторического развития передовых народов. Руководящими силами прогресса служат идеи свободы и справедливости, успехи разума и морали, при неустанной, планомерной и рациональной борьбе со всевозможными формами человеческого зла… Прогноз будущего в общем утешителен. Он тем утешительнее, чем безотраднее диагноз прошлого».

Секуляризационная программа Д. Н. Овсянико-Куликовского означает полный крах идей Толстого, который нужен интеллигенции только как великий писатель, как борец с самодержавием, как антицерковный проповедник, известный всему миру, но вовсе не как религиозный учитель. Даже самое ценное в его нравственной доктрине – жгучий социальный протест – оказался невостребованным, и пламенная проповедь против нищеты и социальной обездоленности никаких реальных последствий в жизни России не имела. Для большинства читателей Л. Н. Толстого наибольшую ценность имело то, чем сам писатель дорожил в наименьшей степени, и наоборот – общество осталось совершенно глухо к его самым задушевным идеям и призывам.

Этот вывод подтверждается многочисленными свидетельствами современников. Д. С. Мережковский на заседаниях Религиозно-философских собраний, проходивших в Петербурге в 1901–1903 гг., утверждал, что «образованные русские люди, восставая против догматики и схоластики Церкви, считают своим вождем Л. Н. Толстого лишь по недоразумению», ибо писатель действительно на самом деле пребывал в духовном одиночестве, отрицая Церковь, государство и культуру [227]. У Л. Н. Толстого практически не было серьезных последователей, а для большинства читателей и почитателей его моральная проповедь была крайне неубедительна.

Мережковский Д. С. (1865–1941) – прозаик, драматург, поэт, религиозный философ. Автор фундаментального труда «Л. Н. Толстой и Достоевский» (1902), оказавшего заметное влияние на восприятие образа двух русских писателей в Европе. Один из инициаторов проведения в Санкт-Петербурге Религиозно-философских собраний (1901–1903), где на двадцати двух заседаниях обсуждались актуальные вопросы современности в их связи с православием, в том числе и отлучение от Церкви Л. Н. Толстого. С 1920 г. в эмиграции вместе со своей женой З. Н. Гиппиус.

Это вопиющее противоречие в дни празднования толстовского 80-летия в 1908 г. зорко подметил С. Л. Франк. Ему был очевиден контраст между восторженным восхвалением писателя и полным равнодушием или даже отрицательным отношением к его идеям [228]. Об этом же говорит в своих воспоминаниях и С. Н. Дурылин: учение Л. Н. Толстого оказалось просто «религиозным ничем» [229].

Итогом сказанному могут быть слова М. В. Паперного: «Большинство русского общества – исключением была небольшая группа последователей Толстого, идеологических и литературных, – отвергло Толстого. Ненасилию предпочли насилие, любви к добру – любовь к злу, разуму – иррациональность, простоте и природности – сложность и культуру. Таков был общий культурный выбор накануне революции, и он проявлялся на самых разных уровнях и флангах, от модернистских литературных и интеллектуальных экспериментов до политических проектов нового государства, ведущих к счастью через насилие <���…> для очень широкого круга русских писателей, критиков, публицистов, философов, идеологов, церковников, социальных прожектеров и политических деятелей Толстой воплощал и символизировал альтернативу их собственному миру. Толстой был для них живым классиком, они с детства читали его книжки, и они готовы были признать его “великим отцом”. Но он мешал им – “мешал писать”, как сказал Блок, мешал жить и бороться, строить и любить, тратить его наследство» [230].

Л. Н. Толстой предчувствовал, что жизнь будет развиваться по иному сценарию, не соответствующему его моральным принципам. В одном из разговоров со своим зятем, М. С. Сухотиным, он объяснил это очень точно.

«Вот еще, милый мой, что мне вам хотелось сказать. Очень естественно, что вы, сидя теперь в Петербурге, сидя в парламенте, чувствуете, что вы центр всего совершающегося, и невольно вам представляется, что все, что творится вокруг вас, очень серьезно, очень значительно, что вы переживаете момент громадной исторической важности. Но я не совсем так на это гляжу. Я думаю, что действительно начинается какая-то новая историческая драма. Но эта драма будет состоять из нескольких актов, и теперешний первый акт впоследствии окажется самым бледным, самым незначительным актом, который стушуется перед теми тремя-четырьмя актами, которые вступят в историю и произведут что-то такое важное, что мы теперь и представить себе не можем. И вот тогда созыв и работа этой Думы получат надлежащее освещение, и освещение будет иное, чем теперь».

Сказанное выше обрекает меня на довольно рискованный шаг – сопоставить веру Л. Толстого с очень интересным явлением духовной жизни Европы последних 40–50 лет. Это так называемая patchwork-религиозность – то есть лоскутная, сшитая из обрезков религиозность.

Здесь я возвращаюсь к волнующей меня постоянно теме секуляризации и изменения роли и форм религии и веры в современном мире. Напоминаю о тех определениях, схемах и графиках, которые были приведены в первой части работы. При желании читатель может вернуться к ним и вспомнить, о чем шла речь.

Процесс формирования «лоскутных религий» тесно связан с индивидуализацией жизни, которая и приводит к появлению «индивидуальной правды» и, соответственно, индивидуальной религии. Можно сказать, что это такая приватизация религиозного, которая вызывает в современной европейской жизни появление новых механизмов формирования «своего Бога» и «своей веры». В работах современных авторов можно встретить и другие термины, например, «bricolage-религия», то есть «самодельная религиозность», «любительская религиозность». Отметим, что термин «bricolage-религия» восходит к трудам К. Леви-Стросса и подчеркивает субкультурный характер религиозных практик, которые с помощью специальных техник, символов и предметов (например, связанных с одеждой, музыкой или спортом) призваны максимально отграничить молодежное пространство от других культурных традиций, создать свой собственный, уникальный культурный и понятийный контекст. Для молодого человека главная задача – создать «понятного-для меня-Бога», который помогает справиться с жизненными задачами.