Книга еретиков

В 412 г. на Карфагенском соборе был осужден Целестий. В частности, ему ставились в вину следующие положения: утверждение о том, что Адам по природе смертен; что грех Адама повредил лишь ему одному; что новорожденные находятся в том состоянии, в каком был Адам до греха; что до воплощения Христа существовали безгрешные люди. Осуждение Целестия в Карфагене не помешало ему впоследствии получить сан пресвитера в Эфесе. Учение самого Пелагия по обвинению, выдвинутому блаж. Иеронимом и Павлом Орозием, было рассмотрено среди палестинских епископов в 415 г., и Пелагий был оправдан. Однако новый собор в Карфагене, собравшийся в 416 г., распространил осуждение Целестия и на Пелагия; Римский папа Иннокентий I подтвердил это решение. Несмотря на усилия по оправданию Пелагия и пелагиан, предпринимаемые следующим папой, Зосимой, Карфагенская Церковь не отказалась от своего решения, и на соборе в 418 г. оно было признано окончательным; тем не менее несколько итальянских епископов во главе с Юлианом Экланским не признали этого осуждения. Осуждение пелагианства было подтверждено на Востоке на III Вселенском соборе в 431 г.

...Некоторые сирийцы, особенно Феодор, епископ города Мансистена [316], предприняли давно уже исследование против православной веры, которое доселе вращалось между немногими и не провозглашалось открыто. Пребывая в Церкви как православные, они учили: «Прародители человеческого рода, Адам и Ева, созданы Богом смертными и никому из своих потомков не повредили передачею своего преступления, но повредили только самим себе, и виновны пред Богом в нарушении заповеди стали только они, а не кто-либо другой». Это нелепое и враждебное православной вере рассуждение первым занес в Рим некто сириец Руфин при папе Анастасии [317]. Но так как он был осторожен, то, ограждая себя от неприятностей, не дерзнул сам провозглашать свое мнение, а соблазнил монаха Пелагия, британца по происхождению, тщательно внушил ему эту нечестивую нелепость и утвердил его в ней. <...> К Пелагию примкнул некто Целестий, аристократ по рождению, адвокат, по случайности природы – скопец от рождения. Утвердившись от Пелагия в вышесказанном, он еще полнее пропитался этим нечестивеишим пониманием и при посредстве невероятной болтливости весьма многих сделал участниками своего безумия. Он дерзнул даже в народе распространять такое воззрение.

...Диавол не потерпел, чтобы я, наслаждаясь желанным покоем, занимался изъяснением Святых Писаний и людям языка моего передавал образованность евреев и греков; но днем и ночью, и открыто и коварно, примешивая ложь к истине и даже исключительно ложное прикрывая коварным медом, чтобы слышащий сладкие слова не боялся яда сердца, – обещает [319]мир, чтобы возбуждать самые сильные войны, улыбается, чтобы уязвлять, подает руку, чтобы неожиданно, как Авенира, Абнеру умертвить простеца [320]. Конечно, это то же, что говорил и апостол: «Не неразумеваем бо умышлений его» [321]. Здесь молчит, в другом месте обвиняет; рассылает по всему миру бумажные послания, прежде золотоносные, а теперь ругательные, и терпение наше, происходящее из смирения Христова, толкует как признак нечистой совести. И, будучи сам нем, лает чрез альбионскую собаку, большую и толстую, которая могла бы больше свирепствовать ногами, чем зубами. Ибо он имеет племя из народа шотландского, по соседству с британцами. По басням поэтов, его следовало бы, как Цербера [322], поколотить духовною палкою, чтобы с учителем своим Плутоном он умолк навеки. Но это в другое время. <...>

Если я не делаю ничего без помощи Божией и если потому за всякое действие, которое бы я ни совершил, слава будет принадлежать не мне, а помощи Божией во мне, то напрасно Бог и дал мне свободу, которою я не могу пользоваться, если Он же сам не будет всегда помогать мне. То произволение ничтожно, которое нуждается в чужой помощи. Но Бог дал свободное произволение, которое иначе не будет свободным, если я не буду делать того, что ни захочу. И поэтому или я всегда пользуюсь тою властью, которая мне дана, и тогда свободное произволение сохраняется, или я нуждаюсь в помощи другого, и в таком случае свобода произволения во мне уничтожается. <...>

Если я захочу согнуть палец, двинуть рукою, сесть, встать, пройтись, пробежать, плюнуть, высморкаться посредством двух пальцев, испражниться, освободиться от урины, – неужели мне всегда будет необходима помощь Божия? <...> Заповеди или возможны для исполнения и в таком случае справедливо даны Богом, или невозможны, и тогда виноваты не те, которые получили заповеди, но тот, кто дал невозможное. <...>

Одно – быть, другое – мочь быть. Быть – не в нашей власти, мочь же быть, говоря общим образом, – в нашей; почему, хотя бы кто-нибудь и не был, однако мог бы быть тот, кто захотел бы быть.

Если грех Адама повредил даже не грешащим, то и праведность Христа помогает даже неверующим, Поелику равным образом и даже более, говорит апостол, освобождаются через Одного, чем через одного прежде погибли. Затем, если крещение очищает тот древний неважный грех, то те, кои рождены от крещеных родителей, должны быть свободны от этого греха, ибо родители не могут передавать детям то, чего сами не имеют. Затем, если душа происходит не по передаче, как это и есть на самом деле, если одна только плоть подвержена передаче греха, то одна она заслуживает и наказания. Ибо несправедливо, чтобы душа, только что созданная не от Адама, понесла столь древний, чужой грех, потому что несправедливо, чтобы Бог, прощающий личные грехи, вменял один чужой грех [325].

«Одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть» [327]. ...Апостол воспользовался примером или подобием: как не существовавший прежде грех вошел в мир через Адама, так и через Христа уготована жизнь, когда ни у кого не оставалось праведности. «Смерть перешла на всех людей» [328]: кои грешат, те и умирают, ибо смерть не пребыла на Аврааме, Исааке и Иакове, о коих Господь сказал: «У него все живы» [329]. Здесь апостол называет всех мертвыми потому, что при множестве грешников не берутся во внимание немногие праведники: «Нет делающего добро» [330], или: «Всякий человек ложь» [331]. Смерть перешла на всех тех, кои жили по человеческому обычаю, а не по божественному. И немного далее: «Смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама» [332]: смерть господствовала над всеми потому, что тогда не было различающего праведное и неправедное, или же над теми, кои преступили заповедь, как Адам, то есть над сынами Ноя, коим дана была заповедь – не есть душу в крови, и над сынами Авраама, коим заповедано обрезание, равно как и над теми, которые помимо заповеди пренебрегли естественным законом. «Который [Адам] есть образ будущего» [333]: как Адам произошел не от супружеского сношения, так и Христос родился от Девы по действию Святого Духа, или же, как говорят некоторые, образ по противоположности, то есть как Адам – глава греха, так Христос – глава праведности. Но дар благодати не как преступление, – чтобы не увидели равенства в образе. Ибо если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного человека, Иисуса Христа, пре избыточествуют для многих. Более имеет силы благодать в оживлении, чем грех в умерщвлении, потому что Адам умертвил только себя и своих потомков [334], Христос же освободил и тех, кои тогда были в теле, и тех, кои потом имели быть.