Стецкевич М.С. - Свобода совести [Невычитанная калибрятина]

Конечно, наивным было бы ожидать, что РПЦ воспримет Декрет положительно. Она квалифицировала его как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против неё гонения». Необходимо помнить, что восстановление института патриаршества в ноябре 1917 г., принятое на Поместном соборе, означало отказ Церкви от модели полного огосударствления, существовавшей с момента Синодальной реформы Петра I. Однако иерархи РПЦ не допускали и мысли о том, что она может стать «равной среди равных». Поместный собор, среди членов которого преобладало мнение о недолговечности большевистской власти, в декабре 1917 г. принял документ «О правовом положении РПЦ». Он предусматривал, при независимости от государства, сохранение ею «первенствующего среди других вероисповеданий публично-правого положения», обязательной принадлежности к православию главы государства, мини

237

стров исповеданий и народного просвещения, а также их заместителей, объявление православного календаря государственным, а православных праздников — нерабочими днями, допущение добровольного выхода из православия не ранее достижения брачного возраста, признание государством церковного брака, ведение Церковью актов гражданского состояния, обязательное преподавание Закона Божьего для православных учащихся, сохранение РПЦ принадлежащей ей собственности и прав юридического лица.

Очевидно, что никаких точек соприкосновения между большевистской и выработанной Поместным собором моделями церковногосударственных отношений не было. Поэтому Православная церковь и новая власть уже в 1918 г. оказались в состоянии жёсткой и закономерной конфронтации. Не собиралась Советская власть выполнять и те статьи Декрета, которые казались ей несоответствующими принципу «революционной целесообразности». Кампания по вскрытию мощей в 1918-1920 гг. явилась одним из наиболее вопиющих нарушений Декрета. Если церковь была отделена от государства, то последнему не должно было быть никакого дела до того, являются ли мощи на самом деле «подлинными» и нетленными. Но Народный Комиссариат юстиции с негодованием отмечал, что культ мощей, оскорбляющий «революционное сознание трудящихся масс», приносит духовенству определённый доход, которого его, конечно же, необходимо было немедленно лишить. Поэтому Наркомюст в своей директиве (август 1920 г.) предлагал местным исполкомам провести полную ликвидацию мощей, а во всех случаях «обнаружения шарлатанства, фокусничества, фальсификаций и иных уголовных деяний, направленных к эксплуатации темноты» — возбуждать судебное преследование.

Материальный аспект здесь также представляется существенным. Одной из акций такого рода была кампания по изъятию церковных ценностей в 1921-1922 гг. На охвативший многие районы страны, особенно Поволжье, страшный голод Патриарх Тихон откликнулся одним из первых, призвав православных верующих к пожертвованиям. Такая инициатива РПЦ совершенно не устраивала правительство, потребовавшее передачи всех собранных средств в Государственный комитет помощи голодающим. 26 февраля 1922 г. последовало постановление ВЦИК об изъятии «всех драгоценных предметов из золота, серебра и камней», правда, с оговоркой о том, что оно не должно «существенно затронуть интересы самого культа». Два дня спустя Тихон, расценив действия правительства как «акт святотатства», вновь призвал свою паству жертвовать церковные ценности, за исключением освящённых предметов, имеющих непосредственное

238

богослужебное употребление. При попытках изъятия большевистскими комиссиями ценностей, которые согласно ст. 13 Декрета и так уже не принадлежали РПЦ, являясь «народным достоянием», в ряде мест произошли кровавые столкновения с верующими.

Ленин написал секретное письмо для членов Политбюро (19 марта 1922 г.), в котором призвал «разбить неприятеля наголову» и произвести изъятие «с самой бешеной и беспощадной энергией», «чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». Призывая осуществить это мероприятие «в самый кратчайший срок», Ленин резюмировал: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

В начале мая 1922 г. Тихон был арестован. Одновременно, руководствуясь распоряжением Политбюро от 20 марта 1922 г. «внести раскол в духовенство», власти немало способствовали активизации так называемого «обновленческого движения» — деятельности части епископата, духовенства и мирян, осуждавших позицию Патриарха, выступавших за сотрудничество с Советской властью и решительное изменение церковных канонов и традиций. Действуя по принципу «разделяй и властвуй», власти часто отнимали храмы у сторонников Тихона и передавали их обновленцам.

Летом 1923 г., после подписания под давлением органов госбезопасности заявления о раскаянии в своей предшествующей деятельности, Тихон был выпущен на свободу. Несмотря на ряд последующих деклараций — от так называемого «Предсмертного завещания» Тихона (1925), где речь шла о полном признании существующего режима и содержался призыв «слиться ... в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в её трудах для общенародного блага», до «Декларации» преемника Тихона— Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (1927), в которой уже провозглашалась благодарность правительству за «внимание к духовным нуждам православного населения» и отрицался факт каких-либо преследований, гонения на РПЦ не ослабевали. Аресты епископов и священников стали обыденностью. Если в 1922 г. священников и мирян судили и расстреливали за сопротивление изъятию церковных ценностей, то в середине и второй половине 1920-х гг. духовенство всех рангов отправлялось в лагеря и ссылки административно, а не по приговорам гласного суда.

В 1920-е гг. отмечается дальнейшее ухудшение и формально-пра-вового положения религиозных объединений. Конституция РСФСР

239

(1918), наряду с повторением формулировок Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, содержала и положение о том, что «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами» (ст. 13). Безусловно, на практике свободы всегда подменялись «революционной целесообразностью», но только после свёртывания НЭПа и начала тотальной коллективизации от положения о свободе религиозной пропаганды решено было отказаться. Уже в начале 1929 г. на места была отправлена партийная директива, в которой религиозные общества были названы «единственной легально действующей контрреволюционной организацией». XIV Всероссийский съезд Советов (май 1929 г.) внёс изменение в текст Конституции. Теперь в соответствующей статье (4-й) речь шла уже о том, что «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами». Это «уточнение» сразу же поставило религию и её институты в дискриминируемое положение, поскольку теперь им разрешались лишь пассивные действия (исповедание), на активные же (пропаганда) налагался запрет.