Мэтью Альпер - Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности

Здесь и находятся когнитивные истоки нашей кросскультурной веры в бессмертие, — в присущем нам представлении о том, что мы одержим верх над физической смертью, поскольку наделены вечной душой. Как только мы начали воспринимать сознание как вечное по природе, физическую смерть мы стали считать не чем иным, как завершением очередного жизненного отрезка вечного существования. У представителей нашего вида вдруг возникла необходимость хоронить умерших по обряду, предвосхищающему перемещение вечного «я» или «души» покойного в другие сферы: так и зародилась присущая нам вера в загробную жизнь. С появлением внутренней склонности верить в бессмертное существование представители нашего вида в значительной мере избавились от тревоги, вызванной страхом неминуемой и окончательной смерти. Человечество было спасено.

Но даже если нам суждено жить вечно, что это означает? Людям по-прежнему требовалось избавление от страха перед неизвестным. Будет ли загробная жизнь полна вечного покоя и счастья? Или окажется еще более мучительной и опасной, чем наше пребывание на Земле? Поскольку родители не в состоянии защищать нас в загробной жизни, человечество нуждалось в вечных наставлениях и защите от всего, что может следовать после завершения жизни.

По Фрейду, «Бог — всевышний отец, а тоска по отцу — корень всех религий» {33} . Осознав, что смерть не только неизбежна, но и может наступить в любой момент, люди были низведены до состояния младенческой беспомощности, стали уязвимыми, как в день, когда появились на свет. А к кому дети внутренне тянутся в поисках защиты? К своим родителям. Но даже родители не в силах спасти человека от смерти. Взрослея, мы постепенно понимаем, что даже родители, которых мы некогда считали всемогущими, перед силами смерти в действительности бессильны. Зная об этом, куда должен обратиться человек за руководством и защитой? К кому или к чему должен был броситься первобытный человек, отчаянно жаждущий вечного утешения и безопасности? Вероятно, наша потребность в вечной защите облегчила отбор варианта когнитивной деятельности, способствовавшей укоренению у человека внутренней веры в некоего трансцендентального хранителя. Может быть, именно в этот момент когнитивной эволюции человека образовались нейронные связи, побудившие наших предков верить в «высшую силу», в то, что мы называем богом или богами.

В младенчестве, лежа в колыбели, мы инстинктивно тянемся к родителям за утешением и защитой, когда испытываем боль или страх. Вполне возможно, что наша кросскультурная вера в Бога представляет собой продолжение того же инстинкта. Фрейд выразил ту же мысль следующим образом:

Происхождение религиозных потребностей из младенческой беспомощности и тяги к отцу представляется мне бесспорным, особенно потому, что это чувство не просто продолжается со времен детства, но и постоянно подкрепляется страхом перед высшей властью судьбы. Не представляю, какая еще потребность в детстве так же сильна, как потребность в отцовской защите {34} .

В результате селективного давления, оказанного на человека как вид осознанием вечной смерти, образовались нейронные связи, породившие внутренне присущую веру во всемогущего воображаемого отца, обладающего безграничной властью и способного защитить нас как от смерти, так и от всего, что последует за ней. Словом, я полагаю, что в некий момент, случившийся в последние два миллиона лет, в период возникновения поздних гоминидов, сложилась когнитивная адаптация, позволившая нам справиться с осознанием смерти и в то же время сохранить самосознание. Получив этот когнитивный механизм в свое распоряжение в результате естественного отбора, мы оказались «запрограммированными» воспринимать физическую смерть гораздо более терпимым образом. Как только природа обеспечила нас нейрофизиологическими по происхождению когнитивными иллюзиями, способными защитить нас от неизбежной смерти, люди стали более приспособленными к выживанию, несмотря на присущий им страх. По словам специалиста по психологии религии Бернарда Спилки, «одна из главных функций религиозной веры — ослабить страх человека перед смертью» {35} . Та же мысль подкреплена высказыванием еще одного религиозного психолога, Мортимера Остова: «Религия — естественная защита против знания человека о том, что он неизбежно умрет» {36} .

С появлением духовного сознания наше когнитивное функционирование стабилизировалось до такой степени, что мы смогли жить сравнительно спокойно, несмотря на осознание неизбежной кончины

Оберегаемый от постоянной угрозы неизбежной смерти, человек мог заниматься повседневными делами с целью удовлетворения своих более «приземленных» потребностей. С появлением духовного сознания наше когнитивное функционирование стабилизировалось до такой степени, что мы смогли жить сравнительно спокойно, несмотря на осознание неизбежной кончины. Я утверждаю, что в этом и состоит назначение духовной/религиозной функции. Это ее логическое обоснование, причина существования. Но если предположение справедливо, оно подразумевает, что Бог — не трансцендентальная сила или сущность «где-то там», независимо от нас и вне досягаемости для нас, а скорее проявление унаследованного человеком восприятия, механизма преодоления, побуждающего нас верить в иллюзорную реальность, в итоге выжить, несмотря на присущее только нам осознание смерти.

В оставшихся главах я приведу разнообразные доводы, а также результаты недавних нейрофизиологических и генетических исследований, подкрепляющих данную гипотезу.

Перечисляя всеобщие духовные верования и обычаи человека, я хотел бы подробнее рассмотреть еще несколько компонентов духовного сознания. Один такой компонент имеет форму не веры и не обычая, а скорее ощущения, которое, как оказалось, носит кросскультурный характер для человека как вида.

В своей книге «Недовольство культурой» Фрейд упоминает о письме от его друга, нобелевского лауреата Ромена Роллана. В этом письме Роллан описывает ощущения, которые он испытал и счел «подлинным источником религиозности». По словам Роллана, эти ощущения представляют собой

…особое чувство, никогда его не покидающее, обнаруживаемое им у многих других и, предположительно, присущее миллионам. Это чувство он называет «ощущением вечности», чувством чего-то безграничного, бескрайнего, «океанического [16] {38} .

Ромен Роллан был прав, полагая, что его опыт разделяют миллионы людей. Собственно говоря, археологические находки свидетельствуют о том, что представители каждой культуры с тех пор, как возникло человечество, испытывали чувства, почти идентичные тем, которые выразил Роллан. Неважно, о чем идет речь — возрождении в вере у христиан-пятидесятников, индуистском самадхи, фана в суфизме или сатори в дзэн, — в каждой мировой культуре описан опыт, в воспоминаниях о котором люди утверждают, что соприкоснулись с некой «высшей» истиной или силой, и этот опыт почти всегда идентифицируется как духовный, мистический, религиозный или трансцендентальный по характеру.