Замечания на книгу Мельникова Блуждающее богословие

Вообще, делать подобные Мельниковским обобщения на основании отдельных выражений значит открыто заявить, что надлежащая доказательность автора отсутствует, и тем самым подрывать с самого же начала доверие ко всему сочинению.

II.

Впрочем вторая глава ― „Еретичность символических книг" ― есть как бы частная иллюстрация к общему положению Мельникова, намеченному в I главе, и, следовательно, служит как бы фактическим обоснованием общих обвинений I главы.

Здесь тенденциозный автор пытается установить, что даже „первоначальная основа богословия господствующей церкви еретична" (стр. 15), именно „ее символические книги". ― Какие же эти книги? К нашему удивлению, Мельников нашел из таковых книг всего две: „Православное исповедание веры" и „Послание патриархов прав.-католич. церкви о православной вере". Однако и здесь еретичность первой книги характеризуется не указанием ересей в ее тексте, каких там, конечно, и нет, а отзывом о ней из сочинения некоего иеромонаха Тарасия, который в своей брошюре ― „Великороссийское и малороссийское богословие XVI и XVII вв." между прочим писал: „учение Пр. исповедания о трех служениях Христа ― первосвященническом, пророческом и царском безусловно чуждо мышлению св. отцов", далее: ― „идея об удовлетворении Бога жертвой кровавой была столь присуща сознанию автора „Православного Исповедания", что привела его к весьма характерной оговорке, что Христос пострадал одною плотию, правда, плоть здесь противополагается Божеству, но ведь Сам Христое говорил о страданиях своей души, что не могло быть неизвестным митрополиту Петру Могиле; но верный тенденции удовлетворения, он всю силу страданий Христа полагал в кровавой смерти", Еще: ― „оно (т.е. Пр. исповедание) в достаточной степени возвышает иерархию (очевидно, по-католически), ибо совершителями важнейших священнодействий являются представители священноначалия", (а то не міряне ли?); и наконец: „относительно учения о семи таинствах должно сказать, что мы уже сказали о трех служениях Господа, т.е., что практика вселенской церкви никогда не следовала узким тенденциям школьного богословия и за прочими священнодействиями и молитвами признает великую силу". Вот те ереси Пр. Исповедания, которые указал Тарасий, они здесь, конечно, все налицо, ибо, наверное, Мельников выловил все, что ему было полезно из Тарасиевой мудрости. Но первая ересь о трех служениях Христа, если только позволительно ее так назвать, содержится и в уважаемом старообрядцами Малом Катехизисе (зри лист 10 на обороте), значит в их символической книге, в ответе на вопрос ― „Научи мя о тех трех чинех Христовых", т.е. первосвященническом, пророческом и царском, 4-я о таинствах так же содержится в том же Катехизисе в ответах на вопросы, относящиеся к 9 артикулу веры, причем подобное же учение о чинах Христа и таинствах есть и в Большом Катехизисе (см. лист 209, 298, 300 обор. и 301, 353 и др.), так что если за это учение еретично „Прав. Исповедание", то еретичны Большой и Малый Катехизисы ― символические книги старообрядцев, ― да и вообще надо заметить: если бы и еще в чем еретично было „Прав. Исповедание веры", то и Малый Катехизис столь же еретичен, ибо он есть лишь сокращение „Прав. Исповедания веры", неизменный по существу снимок с него. Строго же говоря, в учении о Христе, как Первосвященнике, Царе и Пророке, и в учении о предпочтительной важности седми таинств пред другими священнодействиями ничего нет еретического; наоборот, это учение согласно Слову Божию, учению св. отцов и свидетельству самого Христа, именовавшего себя и Пастырем, и Пророком, и Царем, и установившего именно седмь таин, но не установившего других церковных чинов и обрядов. Подробнее об этом смотри в Догматич. богословии Макария, Сильвестра и др. Что касается остальных двух ересей, указанных Тарасием в „Прав. Исповедании веры", ― о страдании Спасителя одного плотию и о возвышении иерархии пред мірянами подобном католическому, то о. Тарасий сам же оговаривается, что митрополит Петр Могила „плоть здесь лишь противополагает Божеству", т.е., добавим от себя, человечество ― Божеству, ибо как может страдать плоть без души, что и видно из всего ответа „Прав. Исповедания" на 45 вопрос, если его дочитать до конца, а не выхватывать оттуда лишь отдельные слова, а о 2-й ереси Тарасий, видимо, глаголет уже из своей головы, ибо в „Прав. Исповедании" никаких нет оснований для такого вывода об иерархии.

После сделанных замечаний совершенно излишне уже останавливаться на притянутом Мельниковым к делу отзыве о „Прав. Исповедании" некоего Никольского, который, по словам Мельникова, якобы доказывает, что „Православное Исповедание" заключает в себе „закваску католического богословия", ибо из сего Никольского кроме приведенной фразы, для обоснования своей мысли Мельников ничего не извлек, а если бы это только возможно было, конечно, он не преминул бы сделать. Повторим, что „Прав. Исповедание" чуждо ересей, а если план и изложение его имеют на себе влияние западной школы, то в той же степени с этой школой связаны Б. и Μ. Катехизисы, ― по логике Мельникова, значит, еретичны и они.

Что касается еретичности „Послания восточных патриархов", то сам же Мельников на основании Робертсона пишет, что „в русском переводе этого послания тщательно сглажены есе пункты, отзывающиеся латинством", а ведь рядовые члены церкви Прав. могут пользоваться им, конечно, только на своем родном языке, а не в греческом подлиннике: во всеобщем употреблении последний быть не может, даже сам начитаннейший Мельников, видимо, по-гречески этого документа не смог прочитать, ибо ни одной ереси оттуда не выписал, а только сослался на общую фразу Лопухина, что-де послание это в греческом подлиннике не везде удержалось на строгой почве православного вероучения и впало в тон латинства ― но такой глухой ссылки для серьезного обвинения, конечно, весьма недостаточно. Главное же заключается в том, что если бы и встретились в греческом подлиннике некоторые пункты, дающие право на приведенную фразу г. Лопухину, это вовсе не относилось бы к вине богословия русской Церкви, ибо она для своих чад взяла это послание „тщательно сгладив все пункты, отзывающиеся латинством" (17 стр. Мельн.).

III.

К первым двум главам, сейчас рассмотренным, по содержанию тесно примыкает 4-я глава сочинения Мельникова ― „Без понятия православия", ― точнее говоря: она есть повторение того же, что сказано в 1-й главе, только с усилением мысли, а потому коснемся сначала ее, а потом перейдем и к III-й. Под неграмотным заглавием „Без понятия православия" ― (следовало бы сказать о православии) ― в IV-й главе своего сочинения Мельников старается доказать, что „Церковь Господствующая не знает, что у ней (я) собственно есть православие и что чуждо ему" (стр. 26), что „если бы собрать в одно целое все, что пишут и как учат служители и представители господствующей церкви, то в это собрание вошли бы все еретические верования и взгляды как древних так и современных лжеучителей... Попали бы сюда и разного рода проявления язычества и атеизма"... (стр. 28). Такое огульное обвинение, покоится у Мельникова опять-таки, как и в 1-й главе, единственно на подборе отдельных фраз из публицистов и на этот раз из речей членов предсоборного присутствия и, конечно, по обычаю выводится из них гораздо больше того, чем даже в фразах есть, а не только в сочинениях или речах. „В предсоборном присутствии обсуждавшиеся вопросы имели за себя большинство и меньшинство, говорит Чельцов, следовательно, выводит отсюда Мельников, „у православных нет понятия о православии" причем эту фразу выдергивает уже из речи Попова, которая имела место совсем по другому предмету и сказана со своеобразным значением. Победоносцев писал, и Государь в своей резолюции упомянул, что предстоящий ― поместный собор в свои задачи имеет включить между прочим обсуждение и „предметов веры", следовательно, „вера православная полна ересей и заблуждений", выводит Мельников. Ο догматике Макария и катехизисе Филарета встречаются у некоторых писателей, напр. у арх. Антония, критические замечания с точки зрения зависимости этих книг от западной школы, следовательно, эти книги так же как и „Православное Исповедание" ― еретические, подхватывает Мельников. Но разве добросовестный мыслитель вправе построять таким неосновательным способом выводы? Ни Чельцов, ни Попов, ни Победоносцев, ни арх. Антоний, ни даже Булгаков, на основании отдельных фраз которого построено Мельниковым все бранчливое его обвинение по адресу Церкви в IV главе, конечно, никогда не думали о своей Церкви и православии ее так, как позволил себе усвоить им это Мельников. Неприятно читать, а не только опровергать подобное писательство: это все равно, что урезонивать бранящуюся на базаре торговку.