Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Полагаю, аргументами такого рода был бы вполне доволен любой раввин. И равно так же, в духе раввинизма, Ориген находит глубинный смысл в пассажах, которые кажутся многословными, бессодержательными и изобилуют повторами. Возьмем знаменитый пример: в своей гомилии на ветхозаветную Книгу Чисел Ориген рассматривает фрагмент тридцать третьей главы (Чис 33:1–49). В этом пассаже перечислены сорок два места, в которых израильтяне останавливались в своих странствиях по пустыне на пути в Землю Обетованную. И каждый раз мы читаем: «И отправились они из пункта А и расположились станом в пункте B. И отправились они из пункта B и расположились станом в пункте С…» – и так до тех пор, пока у читателя наших дней не возникнет ощущение, что список продолжается ad infinitum и, поистине, ad nauseam [61]. И сегодня его многие просто пропускают, но в эпоху раннего христианства читатели не могли позволить себе такой роскоши: Книга Чисел была богодухновенным Священным Писанием, а значит, пассаж непременно должен был обладать неким важным смыслом того или иного рода. Ориген толкует его как учение, согласно которому в жизни христианина сорок два этапа – по числу поколений, прошедших от Авраама до Христа, как о том гласит Евангелие от Матфея (Мф 1:17). (Обратите внимание: обычай находить связанные пассажи, принятый у раввинов, толкователь-христианин распространяет теперь на оба Завета.) Каждое из мест наделено символическим смыслом; и пусть даже Ориген не всегда мог предположить, что означает то или иное название, он нашел смыслы для многих – и был уверен в том, что все эти названия в каком-то роде значимы [18].

Перекрестный поиск по нескольким книгам в стремлении обнаружить такие подробности, как число «сорок два», типичен для раввинов, и можно подумать, что Ориген подпал под влияние иудеев: как мы увидим, он несомненно общался с некоторыми из них. Но есть и существенные отличия. Ориген, подобно раввинам, работает с моделью, в которой Библия представляет собой единую сеть взаимосвязанных значений, и для истолкования какой угодно части можно привлечь любую другую часть. И более того, оба смысла, раскрытые через отслеживание перекрестных ссылок, могут быть тайными: без Евангелия от Матфея (Мф 1:17) никто бы и не мог догадаться, что сорок две остановки – это символы этапов жизни христианина. Но раввины редко обращаются к идее символики, и равно так же редко предполагают, будто тексты обладают глубинным, духовным смыслом. Раввины склонны искать параллели между частями библейских историй: так, в пятьдесят пятой главе «Берешит Рабба», мидраша на Книгу Бытия, о котором мы говорили выше, связывание Исаака и обрезание Измаила, другого сына Авраама, воспринимаются как соответствующие друг другу события, а Авраам, оседлывающий осла (Быт 22:3) – напоминание о пророке Валааме в Книге Чисел (Чис 22:21) [19]. Ориген, напротив, писал: «Не следует предполагать, что исторические события являются прообразом других исторических событий, а материальные вещи – прообразом иных материальных вещей; скорее материальное служит прообразом духовного, а исторические события – прообразами умопостигаемых реальностей» [20]. Мы могли бы сказать, что соответствия у Оригена вертикальны – земля соотносится с небом, – а не горизонтальны, в отличие от раввинов.

Ориген часто полагает, что воспринимать текст в прямом смысле – значит свидетельствовать о собственной глупости. В комментариях на Книгу Бытия он замечает:

Мог ли хоть кто-нибудь, обладающий здравым суждением, предположить, что первый, второй и третий дни [творения] имели вечер и утро, когда еще не было ни солнца, ни луны, ни звезд? Мог ли кто быть столь неразумным, чтобы помыслить, будто Бог устроил рай где-то на востоке и засадил его деревьями, точно землепашец, или будто в этом раю Он поместил древо жизни, древо, которое можно было увидеть и познать своими чувствами, древо, с которого можно было получить жизнь, вкусив его плод зубами своими? Когда Библия говорит, что Бог ходил в раю во время прохлады дня, или что Адам скрылся между деревьями рая, никто, полагаю, не усомнится ни в том, что это вымыслы, истории о вещах, никогда не происходивших, ни в том, что они метафорически ссылаются на некие тайны [21].

Обычно подход Оригена описывают словом «аллегорический». В его представлении люди, места и вещи, о которых говорится в тексте, указывают не на других людей и не на другие места и вещи, а на реальности, находящиеся на более высоком уровне или в символическом мире. Если он и обязан иудейским авторам, то не раввинам, писавшим на иврите или на арамейском, а Филону, ученому иудею, жившему в Александрии времен I века и творившему на греческом (о Филоне Александрийском рассказано в главе 6). Филон был платоником и, вслед за Платоном, полагал, что за пределами чувственного мира и превыше его существует мир идей, или вечных форм. Скорее всего, Оригена не стоит считать платоником [22], но он заимствовал у Филона ряд способов, позволяющих интерпретировать текст. Для подобных мыслителей те земные физические реальности, о которых говорила Библия, на самом деле указывали на небесное, или духовное, и это можно было часто распознать, анализируя их названия или же другие, на первый взгляд неважные подробности, связанные с их описанием. Так, Филон, говоря о словах Адама: «Се, ныне кость от костей моих и плоть от плоти моей» [62], сказанных о Еве, рассуждает о том, почему Адам произнес слово «ныне» [24]:

Объяснение в том, что ныне существует внешнее чувство, обладающее своим бытием единственно в соотнесении с настоящим мгновением. Ибо разум соприкасается с тремя отдельными моментами времени, поскольку он воспринимает обстоятельства настоящего, вспоминает события прошлого и предвосхищает будущее. Но внешние ощущения не обладают никаким предвосхищением будущих событий, и равно так же они не подвержены никакому чувству, сходному с предвкушением или надеждой, не имеют они и воспоминаний о прошлых обстоятельствах; но по природе способны они лишь пребывать под влиянием того, что приводит их в движение в настоящий момент и присутствует на самом деле.

Тем самым Ева интерпретируется как символ или аллегория чувственного мира, в противопоставлении с умственным или духовным миром, который ассоциируется с мужским образом Адама (Филон полагает, что женщины явно менее рациональны, нежели мужчины – в античные времена этот мотив был привычен). И еще Филон считал, что буквальный смысл Библии очень во многом уступает ее скрытому духовному значению: «Может, когда-то и существовал человек по имени Самуил, но мы постигаем Самуила из Священного Писания не как живой состав тела и души, а как разум, ликующий в служении Богу и в поклонении Ему» [25].