Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Так Новый Завет со временем стали считать Священным Писанием – точно так же, как Ветхий; но в самом начале его понимали совершенно не так. И, как я уже утверждал, это не означает, будто содержание новозаветных книг не заслуживало доверия. С самого начала II века ряд литераторов цитирует изречения Иисуса как истину в последней инстанции. Но здесь критически важно то, что авторитет исходит от автора этих изречений – иными словами, от самого Иисуса, – а не от того факта, что они внесены в священную книгу. Порой раннехристианские авторы цитируют а́графа (от греч. άγραφα, «незаписанные изречения») – слова Иисуса, не сохраненные ни в одном из четырех Евангелий – и для них эти истины столь же непререкаемы, как и те, что переданы в евангельских строках. Так, Иустин Мученик пишет: «…наш Господь Иисус Христос сказал: в чем Я найду вас, в том и буду судить» [48](«Разговор с Трифоном Иудеем», 47), и Ориген: «Но сам Спаситель говорит: Тот, кто вблизи меня, вблизи огня, и кто вдали от меня, вдали от царствия » (Ориген, Гомилии на Книгу пророка Иеремии 20:3) – это изречение, как ни странно, также появляется в «Евангелии от Фомы» [49], обнаруженном только в XX столетии [14]. Иустин говорит и о том, что из рода Давидова происходила мать Иисуса (а не отец, как о том сказано в Евангелиях от Матфея и Луки) и что Иисус родился в пещере – такое понимание осталось принятым в православных церквях [15]. Две этих традиции мы найдем и в «Протоевангелии Иакова», о котором поговорим дальше, в главе 11. Порой изречения брались из Евангелий или других текстов, уже не считавшихся каноническими – например, из «Евангелия египтян» или «Евангелия от Петра» [16]. Конечно, ясно, что христианские учители в первых веках знали об Иисусе главным образом из тех четырех Евангелий, что ныне вошли в канон. И все же любые другие сведения, с которыми они могли столкнуться, казались им столь же важными: значение имело не то, присутствуют ли те или иные слова в Евангелиях, а то, восходят ли они к Иисусу. Итак, изначальное отношение ранних христиан к тем сводам книг, которые мы называем двумя Заветами, Ветхим и Новым, радикально отличалось от последующего, и лишь со временем своды уравнялись и стали восприниматься как две равноценных составляющих «Священной Библии».

К началу III века еврейские Писания стали для христиан первой частью Библии, состоящей из двух частей, – а значит, их, что совершенно естественно, можно было назвать «ветхими». Это не обязательно подразумевало жесткое и резкое отношение, в наши дни получившее имя «суперсессионизм» – убеждение в том, что христианство заменило собой иудаизм; впрочем, иногда оно несомненно присутствует. В этот период «расходятся дороги» иудаизма и христианства и начинается их превращение в отдельные религии – а не просто в вариации иудаизма, одной из которых изначально была секта христиан [17]. Различные ранние христианские произведения объединились во второй канонический свод, и со II столетия он был известен как «книги нового завета». Здесь отношения «ветхого» и «нового» воспринимались иначе, совсем не так, как у ранних христиан, и произведения тоже ценились совершенно по-иному. И хотя христиане часто указывают на раннее христианство как на основу того, чем они живут и как себя ведут в наше время, но во всем, что касается Библии, они не изучают воззрений первых христиан, а обычно оперируют теориями, возникшими в эпоху Реформации или даже позднее. И если бы кто-либо попытался серьезно задуматься о сравнительном статусе Ветхого и Нового Заветов для ранних христиан, Библию можно было бы увидеть в совершенно новом свете.

Но каким оно могло быть? С одной стороны, в раннем христианстве верили в то, что Бог вмешался в историю человечества через жизнь, учения, смерть и воскресение Иисуса из Назарета. Это новое божественное вмешательство радикально преобразило религиозные верования и обычаи и поставило перед нами новые нравственные вызовы. С другой стороны, Бог, совершивший это, был не новым, прежде неизвестным божеством (эту идею быстро расценили как ересь): этого Бога уже знали в Израиле, Ему поклонялись иудеи, – и именно Он, как верили, был единственным существующим Богом и творцом всего. Для христианства было характерно диалектическое взаимоотношение между его новым откровением и прежними традициями иудаизма, из которых оно возникло, и выработать некое равновесие было неимоверно сложно, чему мы сами стали свидетелями, читая послания Павла. Определить связь Ветхого Завета и Евангелий – как рассказов о жизни, учении, смерти и воскресении Христа – тоже очень непросто: о чем-то Евангелия говорили больше ветхозаветных книг, о чем-то сообщали меньше. Любая теория о Библии, созданная христианами, должна как-то совладать с этими противоречиями. Вопрос прежде всего не в том, как связаны два корпуса текстов – хотя на первый взгляд проблема может предстать именно так, – а в отношениях двух систем убеждений. Христианство – это не иудаизм, и хотя оно пошло от иудейской религии и утверждает, что знание о Боге, на которое притязал и притязает иудаизм, несомненно истинно, в то же время христианство стоит на том, что нечто поистине новое свершилось через Иисуса Христа. Символ этих сложных взаимоотношений – христианская Библия, состоящая из двух частей: еврейских Писаний и Нового Завета, изначально представлявших собой не две части одного более великого целого, а два свода произведений совершенно разного типа. Кратко и четко эту идею выразил Франц Штульхофер:

Мы видим парадокс. Ранняя Церковь цитировала Ветхий Завет как «Священное Писание», но стоит сразу сказать, что она обладала лишь его фрагментами. С другой стороны, Новый Завет был легкодоступен, к нему обращались гораздо чаще – но как «Священное Писание» его еще никто не цитировал [18].

И все же, как мы уже видели, Новый Завет со временем стали воспринимать как Священное Писание, и подобное развитие мысли было заметно еще тогда, когда он только формировался. Апостол Павел ясно дает понять, что для общин, к которым он пишет, его слова – это непреложные истины; он явно намеревался сделать так, чтобы его послания сохранили и размышляли на ними снова и снова – а не просто избавились от них сразу же по прочтении. На свитке ли писали, или в кодексе, дело это было сложное и затратное, и занимались им профессиональные писцы, которые, возможно, были и в христианских общинах – как, скажем, тот же Тертий, который сообщает нам, что записал Послание к Римлянам (Рим 16:22). Послания Павла предназначались к тому, чтобы остаться авторитетным источником наставлений для общины в той или иной церкви. Несомненно, вскоре после этого возник «корпус» текстов, связанных с апостолом Павлом, иными словами, «собрание сочинений Павла»: это показывает фрагмент папируса Р46, вероятно, восходящего к концу II века, к эпохе Иринея. Послания Павла не были Священным Писанием в формальном смысле, но авторитетом они обладали: ко времени написания Первого послания Климента (самое начало II века) их уже воспринимали как источник вероучения. Климент, епископ Римский, пишет к церкви в Коринфе и ссылается на то, что уже сказал христианам, живущим в том городе, в своем Первом послании к Коринфянам апостол Павел.