Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Прежде чем закончить разговор о Евангелии Фомы , коснусь еще одной темы. Стивен Паттерсон, Джеймс Робинсон и другие полагают, что раннюю датировку Евангелия Фомы подтверждает его жанр. Оно похоже на Q, источник речений, из которого заимствовали Матфей и Лука – а значит, говорят сторонники этого взгляда, в своей древнейшей форме Евангелие Фомы — примерно ровесник Q [1614]. Аргумент этот совершенно обманчив: не только потому, что не принимает в расчет связь с сирийской традицией конца II в. и отсутствие связи с традицией еврейской Палестины до 70 г., но и потому, что не учитывает других сборников речений, возникших во II–III вв., в том числе в Сирии. Среди них – раввинистический сборник «Пиркей Авот» («Поучения отцов») и «Изречения Секста». Последний особенно важен, поскольку создан в Сирии во II в. – т. е. примерно в то же время и в том же месте, что и Евангелие Фомы . Так и эти свидетельства подтверждают, что Евангелие Фомы было написано в Сирии во II в.

Свидетельства ясно указывают на позднее происхождение Евангелия Фомы . Отсутствие упоминаний о нем в христианских писаниях начала II в., недостаток исторической, культурной и географической достоверности, ассоциация произведения с Иудой Фомой, связь элементов Евангелия Фомы , отличных от новозаветных Евангелий, с элементами Диатессарона или других сирийских христианских книг того же периода, – все это убедительно говорит о том, что Евангелие Фомы было создано в Сирии в конце II в. В двух словах, обилие указаний на восточную сироязычную Церковь, знавшую новозаветные Евангелия в первую очередь (а может быть, и только) по Диатессарону Татиана [1615], созданному не ранее 170 г. н. э., убеждает меня в том, что Евангелие Фомы не предлагает нам древний и независимый материал, способный помочь в критическом исследовании жизни и учения Иисуса.

Говоря о произведениях, приписываемых апостолу Петру, церковный историк Евсевий Кесарийский (ок. 260–340) упоминает Евангелие Петра , которое Серапион, архиепископ Антиохийский (годы епископства 199–211), осудил как еретическое ( Церк. ист 6.12.3–6). Серапион не цитирует это Евангелие, говорит лишь, что его использовали докеты. Зимой 1886–1887 гг. во время раскопок в Ахмиме (Египет) в гробнице христианского монаха был найден кодекс, написанный, возможно, в IX в. В рукописи содержится фрагмент Евангелия, фрагмент Книги Еноха на греческом, Апокалипсис Петра , а также, на внутренней стороне задней обложки – рассказ о мученичестве святого Иулиана. У евангельского фрагмента нет ни заглавия, ни имени, ни каких-либо намеков на авторство: не сохранились ни его начало, ни его конец. Впрочем, в тексте появляется апостол Петр, говорящий о себе в первом лице (ст. 60: «Но я, Симон Петр»); сам тон Евангелия, возможно, докетический; а текст был найден вместе с Апокалипсисом Петра , – и потому повсеместно принято считать, что это и есть то самое Евангелие Петра , о котором писал Евсевий [1616].

Критические оценки недавно опубликованного евангельского фрагмента сильно разошлись: одни ученые полагали, что он независим от новозаветных Евангелий, другие считали совершенно наоборот [1617]. Однако никто из спорящих всерьез не спросил, точно ли Ахмимский фрагмент – часть Евангелия Петра, созданного во II в. Все просто приняли это как данность.

Затем, в 1970–1980-х гг., были опубликованы еще два греческих фрагмента из Египта, P.Oxy. 2949 и P.Oxy. 4009, которые с разной степенью уверенности также были причислены к Евангелию Петра . И более того, считалось, что один из них частично совпадал с частью Ахмимского фрагмента. Публикация возродила интерес публики: казалось, эти тексты подтверждают принадлежность Ахмимского фрагмента к Евангелию Петра II в., которое сначала признал, но вскоре отверг архиепископ Серапион. Кроме того, предполагали, что еще одним древним фрагментом Евангелия Петра является Фаюмский фрагмент (P.Vindob. G 2325) [1618].

Уже в наше время Хельмут Кёстер, его коллеги и студенты дали воззрениям Гарднер-Смита новую жизнь. По Кёстеру, в основе Евангелия Петра «должен лежать более древний текст, освященный авторитетом Петра и независимый от канонических Евангелий» [1619]. С этим соглашается и Рональд Кэмерон, ученик Кёстера, заключая, что Евангелие Петра независимо от канонических, возможно, даже им предшествует и «могло послужить источником для их авторов» [1620]. Эту позицию подробно проработал Джон Доминик Кроссан, признавший отождествление Ахмимского фрагмента с Серапионовым Евангелием Петра . В пространном исследовании, опубликованном в 1985 году, он пишет, что пусть даже Евангелие Петра и могло испытать влияние новозаветной евангельской традиции на финальных стадиях, оно все же сохранило очень древнюю традицию, на которой основаны рассказы о Страстях во всех четырех канонических Евангелиях [1621]. Эту традицию Кроссан называет Евангелием креста . Это смелый вывод, и мы должны его оценить.

Видимо, автор Ахмимского фрагмента обладал очень неточными знаниями об иудейских обычаях и традициях. Согласно тексту (Ахм. фр 8.31, 10.38), иудейские старейшины и книжники провели ночь на кладбище, среди стражи, надзирающей за гробницей Иисуса. Учитывая иудейские представления о нечистоте трупов, не говоря уж о страхе перед кладбищами по ночам, автор нашего фрагмента проявляет невероятное невежество. Кто стал бы сочинять такую историю, скажем, всего лишь лет через двадцать после смерти Иисуса? А если бы кто-то и сочинил – можно ли поверить, что автор Евангелия от Матфея, сам, несомненно, иудей, стал бы пользоваться столь недостоверным сочинением? Нет, невозможно.

Но есть проблемы и посерьезнее. Страх иудейских вождей впасть в руки иудейского народа (Ахм. фр 8.30) отдает приукрашиванием, а то и прямой христианской апологетикой. «Семь печатей» (8.33) и «толпа из Иерусалима и окрестных мест», которая «пришла увидеть запечатанную гробницу» (9.34), явно служат апологетическим интересам – побольше подробностей, подтверждающих воскресение, и побольше свидетелей этого чуда. По отношению к канонической традиции эти детали, скорее всего, вторичны. Выражение «день Господень» – еще одно явное свидетельство позднего происхождения текста [1622]. Исповедание сотника в Евангелии Петра не только отражает влияние Матфея [1623], – так говорят все стражники , да еще и перед Пилатом! Снова перед нами явная апологетика [1624].

Наконец, можно ли всерьез полагать, что рассказ Ахмимского фрагмента о воскресении, в котором крест говорит человеческим голосом, а ангелы достигают головами небес – это самое древнее и изначальное из дошедших до нас сообщений? Неужто этот рассказ лежал перед каноническими евангелистами? Или же более здраво будет заключить, что перед нами еще одно доказательство вторичности этого апокрифического писания и буйной фантазии его автора? [1625]Кроссан и другие явно недостаточно оценили значение фантастических элементов в Ахмимском евангельском фрагменте. Фрагмент изображает воскресшего Иисуса таким великаном, что голова его – выше небес; а вместе с ним из гробницы выходит крест, на котором Иисус был распят (10.39–40). Все это явно детали поздней, а не ранней традиции. Не доказывают ли эти свидетельства, что Ахмимский евангельский фрагмент – едва ли что-то большее, чем смешение всех четырех канонических Евангелий (с Матфеем в основе), приукрашенное благочестивым воображением, апологетическими заботами и нотками антисемитизма?