Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Так Иисус поучает женщину постепенно, шаг за шагом возвышая ее мысль и восприятие. В то же время он обращается с ней иначе, поскольку она отличается от иудеев – именно поэтому он предлагает ей менее загадочное и более конкретное учение. В пример этого Златоуст приводит речения Иисуса о жажде и особенно о том, как он превозмогает жажду:

…останавливается еще на чувственных изображениях, потому что она не могла еще в точности постигать духовных предметов. Если бы Он сказал: уверуй в Меня – и ты не вжаждешь, то она не поняла бы сказанного, еще не зная, кто беседует с нею и о какой жажде говорит Он. Почему же Он не поступал так с иудеями? Потому что они уже видели много чудес; а жена еще не видела ни одного знамения и только в первый раз слышала такие слова ( Гом. Ин 32.114–122).

Итак, знамения Иисуса (гл. 2) уже подготовили иудеев к тому, чтобы те могли узнать о нем нечто более возвышенное. Действительно, Никодим, придя к Иисусу, указывает на то, что был привлечен чудесами (Ин 3:2). Однако он все еще не понимает того, что говорит ему Иисус. Но женщине, хоть она и не видела никаких чудес, преподается более конкретное учение. Эта перемена отношения – не что иное, как божественная адаптивность, понимаемая в том же смысле, в каком говорил о ней Сенека. Иисус обращается с женщиной по-другому, потому что и сама она другая. Итак, Иисус – Пастырь Добрый, способный поставить «диагноз» стоящему перед ним человеку и преподать ему ровно столько, сколько тот может воспринять; вспомним, как он постепенно возводит женщину от смутного понимания к более ясному.

Ту же божественную адаптивность, которую Златоуст видит в Евангелии от Иоанна, он, разумеется, обнаруживает и в других местах. И это богословское предположение свойственно не только ему [2223]. Кто-то может сказать, что из-за этого аргументы Златоуста лишаются силы и что мы не можем предполагать в Евангелии от Иоанна действие божественной адаптивности. Однако против такого можно и возразить. Во-первых, у Иоанна, как и у Филона, мы встречаем комплекс идей о Слове Божьем, которое сходит на землю, чтобы быть со своим народом. Далее, не только Златоуст видит в истории самаритянки пастырскую адаптивность Иисуса. То же наблюдение делает и Ефрем Сирин. Приведем последнюю строфу его Гимна 22, «О девстве»:

Ибо в желании своем сказала она: «Мессия грядет!», Он с любовью открылся ей: «Я есть Он». Уже верила в то, что пророком он был; вскоре после – и в то, что был Он Мессией. О, как мудр Он, явившийся жаждущим, [и] названный вскоре пророком, а затем поняла она: Он есть Мессия; и она – образ рода людского, шаг за шагом ведомого Им [2224].

Постепенное просвещение людей, подобных самаритянке, так, как описывают это Ефрем и Златоуст, неоднократно отмечалось комментаторами. Например, самаритянка сначала называет Иисуса иудеем (Ин 4:9), затем обращается к нему как к «Господу» (точнее, «господину» – κύριε, 4:15), а затем – как к пророку (4:19). Наконец она начинает говорить о Мессии (4:25) и спрашивает, не Мессия ли Иисус (4:29). Позднее она свидетельствует об Иисусе (4:39), и самаритяне, веря ее свидетельству, провозглашают его Спасителем мира (4:42). Представление о способности к адаптации может объяснить эту постепенную эволюцию самаритянки и других самаритян, не говоря уж о других персонажах, например слепом из Ин 9 [2225]. Кроме того, мы видели, что и современные комментаторы, такие как Калпеппер, признают отличие самаритянки от иудеев и Никодима. Возможно, модель адаптивности предоставит нам концептуальную основу для объяснения этого различия с опорой скорее на древние представления о характере, а не на современные идеи, связанные с искусством создания литературных образов.

Однако все эти вопросы не имеют отношения к нашей теме. Я начал с замечания, что статья имеет мало общего с историческим Иисусом; однако сейчас могу несколько пересмотреть это утверждение. В последнее время некоторые ученые начали переоценивать историческую достоверность Евангелия от Иоанна. Например, Дуайт Муди Смит утверждает, что в представлении Страстей Иисусовых у Иоанна есть ряд факторов, которые, как кажется, более исторически надежны, чем рассказы о Страстях у синоптиков. Особенно верно это для разбирательства в Синедрионе у Марка – которое, согласно Иоанну, было не судебным процессом, а простой встречей [2226]. Многие ученые считают, что Иоанн, сократив рассказ Марка о суде Синедриона, преследовал богословские цели. Однако Смит полагает, что в этом эпизоде Иоанн не перекраивает историю ради богословия, а напротив, более точно следует исторической реальности [2227]. Иоанн, по мнению Смита, в описании суда Синедриона более исторически достоверен, чем Марк. Возможно ли, по аналогии, предположить, что и рассказы о том, как Иисус проявляет адаптивность в наставничестве – вроде того, какой приведен выше, – сообщают нам нечто о пастырском труде исторического Иисуса? Современные попытки понять Иисуса в контексте античной философии сосредоточены в основном на синоптическом портрете Иисуса и желании понять Иисуса из Q как странствующего киника [2228]. Быть может, модель пастырского труда Иисуса, представленная у Иоанна, сможет привести нас к иным философским контекстам для понимания Иисуса – с акцентом не столько на киниках или какой-либо иной школе, сколько на том, как пастырь идет навстречу своей пастве? Это сможет прояснить лишь дальнейшая работа, но первым шагом к ней станет эта статья.

Большую проблему для поиска исторического Иисуса всегда представляли чудеса. Это отражено в огромном количестве литературы, вышедшей (и продолжающей выходить) по этой проблематике. Я не намерен браться за ее обзор – ни всей, ни даже только современной [2229]. Мои намерения куда скромнее: очертив то, что представляется мне общепринятой позицией по вопросу о чудесах Иисуса, я предложу некоторые мысли о дальнейшем исследовании и прояснении этого вопроса.

Историчность чудес Иисуса

Одна из важнейших характеристик Третьего поиска – подобающее внимание, которое уделяют ученые той части преданий об Иисусе, что рассказывает о совершенных им чудесах [2230]. Если в Первом поиске, еще до Швейцера, ученые стремились отделить образ Иисуса от рассказов о чудесах, либо давая им рациональные объяснения, либо приписывая их позднейшему, послепасхальному богословскому творчеству [2231], а в Новом поиске, после Бультмана, чудесами по большей части просто пренебрегали [2232], среди участников Третьего поиска, по-видимому, существует явное согласие относительно того, что, если мы стремимся воссоздать облик Иисуса, применяя к преданиям о нем исторические методы, чудеса должны занять в нашем исследовании важное место [2233]. В некоторых портретах Иисуса, созданных в русле этого довольно обширного течения, чудеса играют даже решающую роль [2234].