Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Согласно 1 Кор 11:23, во времена апостола Павла предания об установлении Вечери Господней и о предательстве Иисуса были связаны друг с другом в один цикл. Должно быть, предательство, что вполне логично, связывалось с арестом и допросом. История распятия – семантически отдельная текстуальная единица, и даже исторически она вполне могла быть независимым преданием [2315], ядром позднейшего рассказа о Страстях. Мы видим здесь сюжетные единицы, известные апостолу Павлу – скорее всего, благодаря устной традиции, – как группа текстов, повествующих о последних днях Иисуса [2316]. Марк придал им письменную форму; Лука и Матфей позаимствовали их у Марка, а возможно, знали о них и из каких-то иных письменных источников [2317]. О письменном характере рассказа о предательстве Иуды можно судить по тому, что в Евангелии от Марка (Мк 14:10) Иуда назван одним из двенадцати апостолов – для читателей Марка (см.: Мк 3:19) информация излишняя. С этой группой историй Марк сочетал историю об отречении Петра, которую рассказывает поразительным образом: отречение Петра противопоставлено исповеданию и пророческим словам Иисуса в Мк 14:62. Литературное значение этого повествования для современного литературоведения раскрыл Эрих Ауэрбах в своей книге «Мимесис» [2318].

Мы не знаем, где и как сложились отдельные части рассказа о Страстях – установление Тайной Вечери, Гефсимания, предательство и арест, допрос, отречение Петра, распятие [2319], – и можем прийти лишь к самым общим выводам о связи повествований о Страстях у синоптиков и Иоанна. Вполне возможно, что Иоанн читал рассказ Марка, добавил к нему сведения из собственных источников и дал всему в целом совершенно новую интерпретацию в свете собственного богословия.

Следующим нашим шагом должен стать богословский анализ основных мотивов и структуры рассказа о Страстях, а также комментарии, связанные с богословием этих повествований в каждом конкретном Евангелии. Какие намерения удерживают всю структуру воедино, и как они друг с другом соотносятся?

Мы уже упоминали, что повествование о Страстях связано с другими текстами. Нам известно, что оно начинается с рассказа о пасхальной трапезе Иисуса с учениками (Мк 14:22–25 и пар.). Об этом же свидетельствует в 50-х гг. н. э. апостол Павел (1 Кор 11:23–25). Иисус говорит, что смерть его многим послужит во благо [2320]. Эту библейскую модель мы обнаруживаем в образе Пасхального агнца (Исх 12) и в гимне о Рабе Господнем [2321]в Ис 52:13–53:12. Она легла в основу сотериологической интерпретации смерти Иисуса, часто расцениваемой как жертва.

Адела Коллинз полагает, что у нас нет возможности различить самый ранний пласт рассказа о Страстях, не затронутый христианской пасхальной верой, и приходится предполагать, что с самого начала история Страстей содержала «некие указания на доказательство правоты Иисуса» [2322]. И более того, мы видим, что уже Евангелие от Марка заканчивается провозглашением воскресения Иисуса. Ориентация рассказов о Страстях на керигму в каждом из Евангелий становится еще более очевидной в контексте. Здесь мы не можем обсуждать эту проблему подробно и уделим внимание лишь одному мотиву с важным богословским значением: словам Иисуса, произнесенным на кресте. При их анализе и литературные, и богословские идеи неразрывно связаны.

В Мк 15:34 и Мф 27:46 мы слышим отчаянный крик: «Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?». Лишь благочестивый иудей мог различить в этих словах цитату из вступительной строки Пс 21, который в переводе Септуагинты вполне может быть понят как аллюзия на распятие (ст. 16), однако во второй части которого (ст. 22–31) звучит радость освобождения [2323]. Это вторичная межтекстовая связь. Она не может облегчить кризис Иисуса, однако читателю, знающему Писание, предлагает возможность с ним смириться. Схожий косвенный намек на богословский контекст, в котором можно рассматривать сцену умирания и смерти Иисуса – это громкий крик (Мк 15:37; Мф 24:50; ср.: Лк 23:46 – «великий глас», φωνήσας φωνῇ µεγάλῃ), Иисуса перед смертью. Его следует понимать как аллюзию на эсхатологический возглас самого Бога, упоминаемый в Иоил 3:16. Он возвещает суд и спасение от Бога всему миру (см.: Ис 58:1–2; Откр 1:10; 4:1) [2324].

У Луки громкий голос воспроизведен как слова Иисуса: «Отче, в руки Твои предаю дух мой!» (Лк 23:46; ср.: Мф 27:50 – «испустил дух»). Вместо отчаяния и богооставленности Иисус общается с Богом, и создается впечатление, что его смерть – часть известного ему сценария. В некоторых рукописях мы читаем в Лк 23:34а [2325]: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают», – фраза, явно входившая в изначальный текст, ярчайшее выражение сокровенной вести Иисуса. Однако, поскольку в других Евангелиях она отсутствует и полностью соответствует богословию Луки, согласно которому грех есть следствие незнания (Деян 3:27), а прощение грехов (Деян 2:38; ср.: Лк 11:4; 15:11–32 [2326]) – проявление человеколюбия Божьего (Лк 2:14), приходится заключить, что эта фраза выражает авторскую позицию Луки. То же применимо и к другой фразе распятого Иисуса, которую приводит Лука, – к ответу на просьбу разбойника, распятого на соседнем кресте: «Помяни меня, Господи, когда приидешь во царствие свое». Согласно Лк 23:43, Иисус ответил ему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мной в раю». И здесь чувствуется явное влияние богословия Луки. «Ныне» (σήµερον) у Луки всегда относится ко времени присутствия Иисуса на земле, к его воплощению (Лк 2:11; 4:21; 19:9) [2327], как к периоду, во время которого спасение не только провозглашалось, но и воистину осуществлялось на земле. В отличие от апокалиптической эсхатологии, в Лк 16:19–31 выражено представление о рае как о существующем месте, в котором находятся спасенные. Это не означает, будто все эти речения не восходят к древним преданиям об Иисусе; однако это невозможно доказать – и вполне вероятно, что каждый евангелист адаптировал эти речения к своему богословию. То же относится и к фразе: «Отче, в руки твои предаю дух мой» (Лк 23:46) – это реплика Марка «испустил дух» (Мк 15:37), видоизмененная в прямую речь. Иисус предстает здесь как хрестоматийная фигура, чье поведение – это образец «достойного умирания» для всякого благочестивого человека.

В Ин 19:30 страшная весть о смерти Иисуса смягчена его словом: «Совершилось!» (τετέλεσται, что может также означать «это исполнено»). Обсуждать вторую фразу распятого Иисуса, приведенную у Иоанна, нам незачем. Рассказ Иоанна полон взаимосвязанных представлений, согласно которым Иисус мог являться на земле и как земной человек, совершенно такой же, как все прочие люди, и как воскресший Господь, и как небесное существо, посредник между людьми и самим Богом.

Этот богословский обзор различных версий истории Страстей показывает нам, насколько подробными и вдохновенными были разнообразные идеи, призванные найти смысл в шокирующей смерти Иисуса. К сожалению, мы также поняли, что в качестве исторических документов эти сообщения ценности не имеют.