Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

В следующем подразделе мы попробуем указать те элементы образа Иисуса, которые, возможно, соответствуют древним элементам, найденным нами в истории Страстей.

Первым обвинением, прозвучавшим на суде над Иисусом (Мк 14:58 и пар.), было обвинение в его словах (Мк 11:17 и пар.; 13:2 и пар.) и действиях (11:15–16 и пар.) против Храма. Прежде Храм порицал от имени Бога пророк Иеремия (Иер 26), избежавший смерти лишь благодаря своему влиятельному покровителю Ахикаму (Иер 26:24). Во времена Иисуса Иерусалимский Храм и совет (συνέδριον) были единственными учреждениями иудейской администрации. Территория Храма официально пользовалась автономией и потому была важна для римских властей как инструмент политической стабильности [2337]. Вот почему обвинение в оскорблении авторитета Храма было в то же время политическим преступлением. Реплика Иисуса о скором конце Иродова Храма (Мк 13:2 и пар.), очевидно, была вызвана тем, что он ожидал эсхатологического храма, принадлежащего Царству Божьему, описанного в Иез 40–48 ( 1 Ен 90:28 [ср. рус.: Енох 17:128] и дал.; 4QFlor I, 10), или даже непосредственного присутствия Бога среди людей, как в Откр 21:22. «Лжесвидетельство» (Мк 14:56) [2338]против Иисуса было ложным, поскольку интерпретировало апокалиптические ожидания Иисуса как его собственное желание разрушить Храм. Именно «нападение на Храм», скорее всего, было первым и основным обвинением [2339], поскольку не так-то просто было юридически сделать основой обвинения представление Иисуса о себе самом как об особом посреднике Бога [2340].

Обвинение в подготовке к разрушению Храма смущает христианскую традицию. Христиане либо истолковали его иначе – как пророчество о разрушении Храма в ходе Иудейской войны 70 г., либо превратили в аллегорию, связанную с иным, нерукотворным храмом. Все эти попытки избежать проблем, вызванных проповедью Иисуса о близости Царства Божьего, подтверждают подлинность обвинения, связанного с Храмом [2341], а также косвенно – то, что Иисус в своей проповеди говорил обо всей вселенной.

Христианская традиция подчеркивала и развивала косвенные свидетельства представлений Иисуса о себе как о Мессии, так что в истории Страстей оно выглядит основной причиной его казни. Мы по умолчанию принимаем, что надпись на кресте ( titulus ) «Царь Иудейский» и сцена с воинами, насмехавшимися над Иисусом (Мк 15:16–20 и пар.), отражают историческую реальность [2342]. Этот титул не был типичен ни для приверженцев Иисуса, ни для Церкви во времена евангелистов, однако он косвенно отражает то, что Иисус провозглашал Царство, и вполне возможно, что Пилат мог использовать этот титул для унижения иудеев.

Кроме того, сцена, в которой воины делят одежды Иисуса, связана с Пс 21 (Мк 15:24), и Марк, представляя читателям и слушателям своего Евангелия насмешки священников (15:31b) как парадоксальное выражение истины – «других спасал, а Себя не может спасти», – указывает, что это явно новые интерпретации того, что было известно и прежде о смерти Иисуса на кресте. Христиане по-прежнему считали распятие постыдным ( pudendum ), видя в нем унижение их Господа.

Провокационным элементом в учении Иисуса было прежде всего ожидание Царства Божьего как новой социальной структуры, в которой будет воплощена справедливость Бога, а также как космического преображения (пришествие Сына Человеческого: QЛк 17:23–24, 37; 12:8; Мк 14:62 и пар.), связанного с судом Божьим (QЛк 12:8–10). Эта общая черта объединяла учение Иисуса с учением Иоанна Крестителя [2343]. Очевидно, к этому же контексту принадлежат и другие речения, уходящие в глубь времен, – те, которые Церковь не смогла истолковать в рамках своего позднейшего учения: фразы о разделении (QЛк 12:51–52 и пар.), о конфликтах, связанных с пришествием Царства Божьего (QЛк 16:16 и пар.), а также таинственное речение об огне: «Огонь пришел Я низвести на землю!» (Лк 12:49). Это явная аллюзия на суд Божий (Ам 1:4) [2344]. Параллели в Евангелии Фомы (лог. 10, 16 и 82) и в Евангелии Спасителя (12) [2345]косвенно свидетельствуют о повсеместной и изначально признанной авторитетности этого речения.

Коллинз справедливо определила, что фраза Иисуса о Сыне Человеческом в Мк 14:62 призвана стать пророческим предупреждением и кратким свидетельством умирающего мученика [2346]. Однако, возможно, богословие Марка в этом случае совпадает с исторической истиной. Утверждение Иисуса не сочетается с послепасхальными христологическими тенденциями. В Мк 14:62 «Сын Человеческий» – не парафраз «Я» в устах Иисуса, как в QЛк 9:58. Сын Человеческий здесь – небесный посредник Бога, как и в Лк 12:8, и, следовательно, Иисус здесь взывает к высшему суду, суду Божьему (2 Пар 24:20–22). В сравнении с этим торжественным речением крик богооставленности знаменует резкую перемену в психологическом отношении Иисуса к Богу как к его Господу и судье. Однако «структура послушания» в обоих случаях одна и та же.

Несмотря на то что и Иисус, и Иоанн Креститель проповедовали суд Божий, учение Иисуса – это шаг вперед в сравнении с учением Иоанна. У Иисуса призыв к покаянию мотивирован позитивно, обетованиями блага, а не угрозами (см. QЛк 7:31–35 и пар.): согласно его учению, суд Божий означает проклятие для тех, кто не хочет принять безусловного милосердия Божьего для других (Мф 18:21–35). В этом смысле его проповедь Царства Божьего связана с проповедью новой этики [2347]. Звучало это провокационно – так же, как тогда, когда Иисус ставил под сомнение законы о ритуальной чистоте (Мк 7:14–23) [2348], когда благословлял бедных, говоря, что им будет принадлежать власть в Царстве Божьем (QЛк 6:20; Рим 14:10) или когда предостерегал богатых (например, Мк 10:23 и пар.). Приверженцы Иисуса называли себя «народом без царя» – это название рассеяно по всей неортодоксальной раннехристианской литературе, и, скорее всего, оно довольно древнее и появилось еще до развития христологии [2349]. Возможно, гностики понимали его в смысле их духовного самовластия, но изначально оно, по-видимому, было связано с проповедью Царства Божьего, в котором не будет земных правителей, люди будут сами управлять собою и жить в мире и согласии, поскольку будут направляемы Духом Божьим (QЛк 6:20b и пар.; 22:28–30 и пар.; Откр 3:21; однако ср.: 1 Кор 4:8). У Иисуса было глобальное представление о новом обществе, построенном на совершенно иных началах; однако, в отличие от политических революционеров, он полностью полагался на Бога и считал, что предвестием Его Царства являются изгнания бесов и другие подвиги милосердия (QЛк 11:20 и пар.) [2350].

Эти наблюдения соответствуют – или, по крайней мере, не противоречат, – тем древним фрагментам, которые мы находим в послепасхальной истории Страстей. Возможно, это следы допасхальных пророческих учений Иисуса – о совместной трапезе как предвосхищении Царства Божьего и о смерти самого Иисуса как истинном кризисе его деяний и ожиданий. Мы все еще видим и чувствуем, как справлялся Иисус с тем риском, который несло в себе его служение: он утешал себя тем, что рискует жизнью ради блага других, ибо Бог мог доказать его правоту (традиция Тайной Вечери), а с другой стороны, понимал, что бегство от опасности станет для него истинным поражением (QЛк 17:33 и пар.; Мк 8:35 и пар.; Ин 12:25). Он не придерживался двойной эсхатологии – он ждал пришествия Сына Человеческого и наступления Царства Божьего.