Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

Полагаю, перед нами стоит куда более интересная и сложная задача, чем втискивание сталинского наследия в симфоническую форму. Некогда политическое устройство языческого Рима было переосмысленно и переустроено на христианский лад. Сегодня мы живем в государстве, основанном на совершенно других принципах, – надо ли делать вид, что на самом деле мы живем в некоей квазиправославной квазимонархии? Не лучше ли, не интереснее и не честнее постараться наполнить новым, христианским содержанием демократическую форму государственного устройства, принятую сегодня во всем цивилизованном мире, как некогда была в нем принята власть кесаря Августа в качестве лучшей альтернативы хаосу многовластия?

Мы пережили краткий период ранних 90-х, когда церковь была совершенно нищей и совершенно свободной и в остром противостоянии 1993 года даже выступала центром примирения для враждующих сторон: они пытались договориться при посредничестве патриарха Алексия. Это, к несчастью, не удалось, пролилась кровь, и церковные структуры на долгое время отстранились от всякой общественной активности, сотрудничая с той государственной властью, какая была на данный момент. Тактически разумная позиция, но все же трудно считать ее единственно возможной или самой правильной.

Кстати, Кассия, сочинившая ту стихиру, которая была приведена выше, прежде была царской невестой. Но император не выбрал ее в жены – она показалась ему при личном собеседовании слишком умной и не слишком покорной. Каким, пожалуй, вечно кажется живое и настоящее христианство политическим правителям…

В последние годы многие из православных христиан в России попрощались с «проектом возвращения в XIX век». Сразу после крушения коммунизма была у многих эта иллюзия: почти весь XX век оказался досадной ошибкой, его следует отменить, переиграть, вернуться в тот самый 1913 год. А если это не удается, по меньшей мере сделать вид, сыграть в ролевую игру: кто играет в эльфов Толкина, а кто – в российскую церковь конца XIX – начала XX века.

Но ведь именно эта церковь оказалась совершенно беспомощной перед революционным валом: не смогла повести за собой народ, предложить ему какие-то иные, лучшие смыслы и цели, нежели большевистская пропаганда. Она смогла родить множество мучеников и исповедников в годы гонений, но когда нас призывают ее восстановить в прежнем виде, совсем не такую перспективу имеют в виду.

Двадцатый век с его вызовами придется все-таки проживать: искать новые формы для вечного содержания, отвечать на возникшие вопросы, которые не стояли перед христианами первых веков, и конкурировать с идеями и интеллектуальными модами, которых сто лет назад никто не мог себе представить. Этот процесс был начат в России на Поместном соборе 1917–1918 годов, во многих отношениях он мог бы значить для русского православия не меньше, чем Второй Ватикан для католицизма… если бы был хоть малейший шанс претворить его решения в жизнь. К сожалению, разразившаяся Гражданская война и жестокие атеистические гонения поставили перед церковью в России одну-единственную задачу: выжить.

А выживание – значит сохранение в неизменности всего, что только может быть сохранено, оно несовместимо с поиском новых форм, с экспериментаторством. И с тех пор для многих стал привычным именно этот образ церкви как крепости, осажденной врагами, в которой немыслимо ничего менять и трогать именно потому, что враги вот-вот ворвутся и все уничтожат. Более того, он стал как будто даже необходимым оправданием собственной «церковной недостаточности», которая всё чаще ощущается в России: церковь есть, она никуда не делась, но… она мало что говорит нашим современникам об их насущных проблемах, всё больше о собственном величии и о происках врагов.

России, видимо, предстоит прожить в ускоренном темпе «другой XX век», хотя немалая часть ее жителей хотела бы вернуться в уютный XIX и остаться в нем навсегда – или, по крайней мере, в его слабое подобие. Но это совершенно точно невозможно. Более того, XXI век ставит новые задачи, и даже те ответы, которые казались адекватными пару десятилетий назад, не всегда срабатывают.

Например, за минувшую четверть века мы много раз говорили о «литургическом возрождении» – о том, что литургия должна стать центром христианской жизни, что полноценное участие в ней необходимо для каждого мирянина. Верно ли это? Безусловно верно. В этом отношении очень многое изменилось у нас за последние десятилетия: все больше православных, для которых стало нормой постоянное причащение, и дикостью выглядит сегодня восприятие литургии как некоего необязательного пролога к водосвятным молебнам, столь привычное для провинциальных приходов еще несколько десятилетий назад.

Но если принять частое и полноценное участие мирян в литургии за единственный рецепт от всех духовных болезней, результат окажется далеким от совершенства. Сегодня все чаще можно услышать в ответ на любое недоумение по поводу церковной жизни: «Зато в церкви я принимаю плоть и кровь Христа, пока у меня есть эта возможность, остальное меня не беспокоит». В результате человек начинает приходить в храм за причастием, как в аптеку за лекарством (такое сравнение я услышал от одного мирянина), а все остальное его в принципе не интересует. На практике «литургическое возрождение» оборачивается неким евхаристическим индивидуализмом, который конечно же тоже очень далек от подлинно христианского идеала.

Или другой пример: много раз мне доводилось слышать, что в церкви следует возрождать общинное начало. Верно ли это? Да, безусловно. Но это не значит, что общинный строй жизни сам по себе решит все возникающие проблемы. Если общину составляют люди, не склонные к просвещению и критическому мышлению, если в ней есть только одно верное мнение, мы получаем не общину, а секту.

Проводя аналогию с медициной, никакую болезнь невозможно вылечить у каждого пациента одной-единственной таблеткой, и нет ни одной таблетки без побочных действий, разве что кроме плацебо.

На какие же вызовы и вопросы нам предстоит ответить в первую очередь? Большинство этих проблем так или иначе касаются соотношения личного и общественного (или общинного) в христианстве. Православная традиция достаточно консервативна, она обрела свои формы в сословном и феодальном средневековом обществе, которое во многом сохранялось в России вплоть до революции 1917 года. Достаточно вспомнить, что крепостное право было отменено всего лишь за полвека до этой революции, а возможность свободно выйти из общины была дана крестьянам лишь за десятилетие до нее.

Может быть, размышления об этом помогут преодолеть своеобразную раздвоенность сознания, когда любой разговор о «Церкви с большой буквы» превращается в абстрактные рассуждения о прекрасном, а любые нестроения в «церкви с маленькой буквы» объявляются случайными чертами, вызванными чьим-то личным несовершенством. Но если некоторые проблемы (например, стремление поставить церковную жизнь в зависимость от государства) повторяются в разные исторические эпохи и с разными людьми, они системны. Недостаточно сказать, что при неких идеальных иерарх ах и в неких идеальных условиях они сами собой отпадут – таких иерархов и условий просто не существует, – значит, проблемы будут воспроизводиться дальше. Вспоминается анекдот про ученых, которые вывели модель движения сферического коня в вакууме – так и богословы порой выводят модель существования сферической церкви в вакууме, но эта прекрасная модель не имеет никакого отношения к реальности.