Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

Унижения юности не забываются никогда, но дело не только в этом. Вся структура церковного управления после 1943 года была настроена на взаимодействие с тоталитарным государством – об это мы подробнее поговорим в 31-й главе. И сегодня популярна мечта не о новой модели церковногосударственных отношений, а о государстве, которое наконец-то откажется от атеизма и примет православие, как сделал некогда император Константин. Все то же самое, только теперь в нашу пользу.

Итак, третья причина – организационная – вытекает из второй. Церковные структуры (опять-таки не будем их смешивать с мистической реальностью Тела Христова!) выстроены все по тем же образцам, которые восходят то ли к советским, то ли к феодальным временам. Это очень жесткая вертикаль власти, скрепленная безусловными сверхценностями. Неподчинение священника епископу обычно трактуется как измена данной единожды присяге, и о трудовом кодексе тут можно забыть: делай то, что говорит начальство, или уходи. Стоит ли удивляться, что система, выстроенная на жестком авторитаризме, и в политике симпатизирует подобному стилю?

Но тут нужно сделать одну очень важную оговорку: этот подход вполне постмодернистский. От настоящего сталинизма не убежишь, он тотален, а в церковных структурах вертикаль заканчивается на уровне рядового духовенства. Да, оно связано со своим церковным начальством, но вот прихожане уже выбирают совершенно свободно, куда и как часто ходить и что вообще делать. То есть на уровне приходов жесткая вертикаль сменяется жесткой рыночной конкуренцией.

В этом залог прочности этой системы: она удобна начальству, поскольку оставляет в его руках все рычаги управления, и она удобна большинству, потому что ничего от него не требует. В самом худшем положении оказываются средние, то есть рядовые священнослужители, но… и для них много отдушин. Они связаны безусловным подчинением в том, что касается внутрицерковной жизни, зато никто обычно не мешает им заниматься, к примеру, творчеством, или бизнесом, или семейной жизнью.

Православный сталинизм показался мне в конце девяностых постмодернистским интеллектуальным пижонством. Сегодня все вроде бы изменилось… все, кроме постмодернизма. Это по-прежнему «а вот мне сейчас хочется видеть это именно так, и никто не вправе мне указывать». Это по-прежнему выстраивание собственной параллельной реальности.

Впрочем, стремление к сильной единоличной власти не обязательно связывается с именем Иосифа Виссарионовича или византийским реконструкторством. Примерно о том же говорит евразийство, геополитическое учение, согласно которому Россия – особая цивилизация и наследница Чингисхана, с Византией или Европой у нее меньше общего, чем с кочевниками-степняками.

Но опять-таки посмотрим на реальную историю. С самого своего возникновения Московское царство мыслилось как продолжение Римской государственности. «Два Рима пали, а третий стоит, и четвертому не бывать» – так писал в начале XVI века старец Филофей. Первый Рим, италийский, уклонился в злую латинскую ересь; второй, византийский, пал под ударами неверных. Выпавшее из их рук знамя подхватила Москва, столица единственного подлинно православного государства на всей земле, – эта идеология с течением времени набирала силу и становилась все более популярной.

Иван Грозный вполне официально считал себя потомком первого римского императора Августа – разумеется, эта генеалогия была совершенно легендарной, но для него она была принципиально важна. В отличие от европейских монархов, он был потомком и наследником того самого Рима, и вся его неограниченная власть проистекала именно из такого наследства.

На самом деле при Иване Московское царство стало собирать осколки империи Чингисхана: были завоеваны Казань и Астрахань на Волге, началось покорение Сибири, сделавшее из России действительно великую державу. Но Ивана мало заботило, что подвластные ему земли расширились, наверное, вдвое на восточных рубежах – он рвался на Запад. Им была начата Ливонская война, он стремился подчинить себе как «свою вотчину» кусочек настоящей Европы, земли нынешних Эстонии и Латвии.

Ивану это не удалось, но удалось Петру Великому, который завоевал ту самую Ливонию, а себе присвоил римские титулы: imperator и pater patriae (отец Отечества). С тех пор Россия – непременный участник европейских политических игр, включая военные, и византийско-римская мечта – один из главных мотивов такого участия. Это она заставляла Екатерину Великую отбирать у Османской империи Причерноморье и основывать там города с греческими названиями, и даже своего второго внука Екатерина назвала Константином – когда-нибудь он должен был сесть на престол в отвоеванном Константинополе.

Эта же римская мечта заставляла сына Екатерины Павла принять звание Великого магистра Мальтийского ордена и страстно мечтать о воссоединении церквей под его скипетром. Это она не в меньшей степени, чем языковое и культурное родство, заставляла Россию принять на себя ответственность за православные народы на Балканах, что, кстати, и превратило в 1914 году локальный конфликт в мировую войну. И та же самая мечта двигала советскими правителями, которые очень быстро отказались от идеи «мировой революции» и стали продолжателями русских императоров в европейских политических делах.

И сегодня Россия стремится не к Золотой Орде, а к тому единственному кусочку «русского мира», который некогда был частью Римской империи: к Тавриде. В конце концов, что такое пресловутый «русский мир», как не калька с пресловутого Pax Romana? Не случайно в официальной риторике постоянно звучит эта нота: Россия на самом деле и есть оплот традиционных ценностей, надежда консерваторов всего мира, последняя христианская страна… Словом, она осталась «Римом», когда сам Рим перестал им быть, она теперь и есть подлинный Запад, подлинная Европа.

Но ведь тот мир, который в Античности назывался Римом, а теперь называется Европой, тоже подвижен. Когда-то его восточная и северная границы пролегали по Рейну и Дунаю – за великими реками жили варвары, угроза Риму, с ними приходилось договариваться, торговать и воевать. Успех Рима определялся именно тем, что ему было, что варварам предложить. Так его граница постепенно сдвигалась на восток и на север, включая даже те территории, по которым никогда не ступали римские легионы, например, Скандинавию.

Только обязательно ли православная церковная жизнь должна сочетаться с тоской по сильной руке государства – неважно, сталинской, монгольской или римской? Если посмотреть на опыт православных, в том числе и русских, живущих в Западной Европе и Северной Америке, ответ станет очевиден: нет. Приходы живут достаточно автономно и по иным принципам, причем безотносительно к тому, насколько данный приход «консервативен» или «либерален» по отношению к вопросам внутрицерковной жизни: календарь, постная практика, язык богослужения и т. д. Просто в обществе, основанном на иных принципах, и в государстве, которому совершенно не нужна никакая поддержка со стороны православных идеологов и морализаторов, места для православного сталинизма не остается.