Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

Раз все главные вопросы уже решены и церковная жизнь налажена, то остается только ее поддерживать и воспроизводить, а также как можно шире раздвигать в общественном пространстве границы «воцерковленного». А под «воцерковлением» зачастую понимается просто умножение числа «православных маркеров»: иконок, крестиков, молебнов и т. д.

Правда, примерно половина той самой Библии говорит о другом: в кризисные, сложные моменты отдельные люди и целые народы должны обратиться к голосу своей совести и что-то изменить в своей жизни. Исайя начал свою проповедь так: «Вы приходите предстать предо Мной – но кто требует от вас во дворах Моих топтаться? … Простираете ко Мне руки – Я тогда отвожу глаза; множите молитвы – Я не слышу: руки ваши полны крови. Омойтесь, очиститесь! Удалите злодеяния свои прочь с глаз Моих, прекратите творить зло; научитесь творить добро, ищите правды, порицайте угнетателей, окажите справедливость сироте, правый суд подайте вдове. Вот тогда приходите, и рассудим! – говорит Господь».

Это называется «покаяние» (см. 14-ю главу). Но в богословии нового типа покаяние понимается по упрощенной схеме: это нечестивцы-враги должны перед нами покаяться, и тогда мы их простим. Сами мы, положим, тоже не безгрешны, но у нас отлажены механизмы исповеди, личные грехи и недостатки каждого из нас не лишают сам церковный организм признака непогрешимости.

А ведь не только правителям, но и людям простого звания гораздо проще бывает поручить заботу о спасении души безошибочным профессионалам, а самим ограничиться эпизодическим участием в обрядах и соблюдением некоторых простых внешних запретов. Есть в православных газетах и на православных сайтах такая популярная рубрика «вопросы батюшке». Стоит ее почитать, чтобы составить представление о чаяниях народных. Богословские вопросы там отсутствуют напрочь (сложно и скучно), нравственные наставления относительно редки (с этим каждый сам разбирается). Львиная доля вопросов – о том, что можно есть, что можно носить, в какие места можно целовать жену (реальный пример!), чтобы не нарушить какого-нибудь табу. И еще поиски совета в конкретных житейских ситуациях: какие молитвы читать, если муж пьет или жена гуляет.

У этих людей никто не отбирал свободы и ответственности, они сами с готовностью перекладывают их на плечи священнического сословия. Собственно, так всегда и жило большинство людей. Именно потому и появлялись люди, подобные библейским пророкам или средневековым юродивым, они будили совесть, они заставляли пересматривать привычные представления и возвращаться к самым истокам веры.

Но если отнести Христа к области чего-то раз и навсегда решенного, если видеть себя в лагере уже отобранных для спасения праведников, никакое средство в конечном счете не покажется неприемлемым для достижения тактического преимущества. Ведь стратегическая победа нам уже гарантирована. И, слушая некоторых православных, видишь порой, что корпоративная этика у них едва ли не полностью поглотила евангельскую.

Ни в коем случае не хочу обвинять никого в ереси и порицать сам факт кальвинистского влияния. Когда-то и колокола пришли в Россию с Запада, православный Восток их не знал. Вопрос не в том, откуда что пришло, а в том, насколько оно полезно. И как раз ударные дозы кальвинизма, на мой взгляд, породят куда больше проблем, чем решат.

Свято место пусто не бывает, и, когда у христианства по тем или иным причинам не получается быть тем, чем оно быть призвано, оно ставит во главу угла нечто иное. Самый простой случай подмены – государственные или национальные интересы. Это искушение так или иначе переживали или переживают, пожалуй, все конфессии с достаточно длинной историей, и русское православие – не исключение.

Христианство по своей природе – не родо-племенная, а универсалистская религия. Ее основной посыл – возможность войти в церковь для каждого человека из любого народа по личному выбору, а не по праву рождения, принадлежности к определенной культуре, владению языком и т. д. В то же время православное христианство глубоко укоренено в истории и культуре Византии и некоторых других стран и народов, прежде всего южных и восточных славян; оно наднационально, но его невозможно назвать вненациональным, и поэтому исторически его отношения с разными национализмами складывались по-разному.

А сегодня у нас всё чаще речь заходит о целой империи или цивилизации, центром которой выступает именно народ, причем церковная власть призвана в ней сотрудничать с государственной самым тесным образом. По сути, речь сейчас идет о несколько модернизированной версии византийской симфонии властей . Канонизированный император Юстиниан определил это понятие в VI веке так: «Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием – это священство и царство. Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят из одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому, если первое поистине беспорочно и украшено верностью Богу, а второе украшено правильным и порядочным государственным строем, между ними будет доброе согласие (симфония)».

А вот как воспевает это единство стихира, которая была сочинена монахиней Кассией и которая и по сей день звучит в наших храмах на Рождество: «Августу единоначальствующу на земли, многоначалие человеков преста; и Тебе вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися. Под единым царством мирским гради быша, и во едино владычество Божества языцы вероваша. Написашася людие повелением кесаревым, написахомся вернии именем Божества, Тебе вочеловечшагося Бога нашего. Велия Твоя милость, Господи, слава Тебе».

Император обладал в церкви огромными правами. Достаточно сказать, что Вселенские соборы созывались им и проходили под его непосредственным руководством, не исключавшим и силового вмешательства при нежелательном ходе событий. Император, равно как и патриарх, представал перед византийцами одушевленной иконой Христа. Не воплощением, а именно иконой, что подразумевает почитание скорее самого института императорской власти, чем ее конкретных носителей, среди которых нередко встречались люди недостойные.

Напомню, что сами византийцы не знали, что живут в Византии: они называли себя римлянами, а свою империю – Римской, как оно, собственно, и было. И церковное, и политическое устройство империи было непосредственным продолжением римских традиций. В языческом Риме император «по должности» являлся и божеством ( divus Augustus ), и верховным жрецом ( pontifex maximus ) одновременно. Византийцы переосмыслили эту традицию, воспринимая царя как икону и тщательно отделив священническое служение от царского.