Владимир Шохин - Всеволод Сергеевич Семенцов и российская индология

См., к примеру, завершающий стих «Дхваньялоки» Анандавардханы (X в.): «В божественном саду, именуемом поэзией, месте возможных услад, описанное нами дхвани… доставляет добродетельным любую вещь, какую они только пожелают, — да вкусят от него достойные!» — Анандавардхана. Дхваньялока («Свет дхвани»). Пер. с санскрита, введ. и коммент. Ю.М. Алихановой. М., 1974, с. 207.

Равно как и из того, что до настоящего времени некоторые молодые брахманы Бенгалии рецитируют (претендуя на «пандитские регалии») наизусть сложнейший рационально-теологический трактат Удаяны «Ньяякусуманджали» (XI в.), а некоторые еще и с комментарием, никак не следует, чтобы сам этот трактат и был составлен ради данного, в трактовке Семенцова, ритуального действа.

Она была востребована самой обстановкой конкуренции раннего индуизма со все более укреплявшимся буддизмом (см. выше). Об очень умелом использовании в «Бхагавадгите» эффективного буддийского оружия инклюзивистского включения чужих богов в собственную религиозную систему см., в частности, в моей статье: Шохин В.К. Буддийский пантеон в становлении (по текстам «Дигха-никаи») // Фольклор и мифология Востока в сравнительном освещении. М., 1999, с. 59–88.

См. об этом: Шохин В.К. Индийская философия. Шраманский период (сер. I тыс. до н. э.). СПб., 2007.

Поэтому суждение одного из посмертных оппонентов Семенцова о том, что функциональное назначение индийских памятников было вполне очевидным и до него, вызывает ассоциации с афоризмом Козьмы Пруткова, по которому луна важнее солнца, поскольку оно светит когда светло и без него. Мнение это было бы похоже и на утверждение такого рода, что дешифровка иероглифической письменности вполне могла бы осуществиться и без особых усилий со стороны Ж.Ф. Шампольона — как нечто «самоочевидное». Аналогия, конечно, приблизительная, но реальная: поставить вопрос о том, для чего составлялись брахманистские пособия по символическому ритуалу в тот период отечественной индологии, когда только начали описывать «объективное содержание» соответствующих текстов или вводить их в «бессубъектные модели» индоевропейских культурно-лингвистических реалий, было по своей интуитивной точности подобно тому, чтобы обратить в свое время внимание на греческо-египетские билингвы.

См. примеч. 3.

Этому никак не противоречит тот факт, что христианство является единственной религией в мире, где существует такая реальность, как Церковь (онтологически отличная от нехристианских общин), которая, как казалось очень многим внешне мыслившим «реформаторам», составляет средостение между человеком и Богом. То, что они принимали за стену, мешающую якобы «свободе», было и является на самом деле необходимой атмосферной средой — ввиду интерсубъективной природы самой Церкви. Что же касается «персоноцентристского» этоса самого христианского учения (отсутствующего в учении буддийском, конфуцианском, даосском и т. д.), то о нем свидетельствует множество новозаветных текстов, согласно одному из которых если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви (Ин 15:5).

Об этих архетипных ученических и дружеских отношениях дается свидетельство в дерзновенных строках послания ближайшего ученика-друга Самого Иисуса Христа: О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами; а наше общение — с Отцем и Сыном Его Иисусом Христом (1 Ин 1:3). Настойчиво акцентируемое здесь понятие общение (koinonia) в его единственно возможном персоналистическом смысле и составляет внутреннее содержание Предания.

Публикация основана на тексте, изданном в журнале «Альфа и Омега». 1998, № 17, с. 322–334.

Цитируется неполно по-славянски Еф 5:32. — Сост.

Подразумеваются предыдущие стихи того же послания: Так должны мужья любить своих жен, как свои тела. Любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь. Потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его (Еф 5:28–30). — Сост.

В публикуемом тексте допущена, вероятно, неточность: скорее всего, В.С. Семенцов намекал на близкие отношения с пациентками не 3. Фрейда, а К.Г. Юнга. Фрейда можно во многом обвинить — даже в возведении себя в ранг пророка Моисея, но не в интрижках «на рабочем месте», тогда как Юнг действительно иногда позволял себе оставаться донжуаном и во врачебном кабинете. Позволю себе проакцентировать и тот момент, что сам Семенцов вряд ли мог бы считать, что цитируемые здесь его метафорические «заветы» могли бы быть заложенными в «важнейший принцип будущей православной религиоведческой науки». Правда, многие индийские мыслители, в отличие от европейских, считали, что «сравнение — уже доказательство», но Семенцов все же не настолько оторвался от вторых, чтобы полностью солидаризироваться с первыми. К тому же он вряд ли мог приводимые здесь сравнения считать однозначными. Так, из того бесспорного утверждения, что к чужим женам (религиям) не следует относиться как к блудницам только потому, что они чужие (это сравнение он приводил раза два и мне), еще никак не следует, что с другими религиями столь же естественно устанавливаются близкие отношения, как и с родственниками жены. «Родственники жены», как правило, вступают в очень сложные отношения с ее избранником — притом пропорционально их близости ей по родству. А в переводе на межрелигиозные и межконфессиональные отношения получается и совсем «обратно пропорциональная картина», если вспомнить степени сложностей отношений между наиболее близкородственными христианством и иудаизмом, православием и католицизмом, суннитами и шиитами. Конечно, было бы хорошо, если бы они были иными, но религиоведение (в том числе православное) должно изучать в первую очередь не то, что должно быть, а то, что есть. — Сост.

Воспроизводится публикация статьи в сборнике: «Фольклор и мифология Востока в сравнительно-типологическом освещении». Отв. ред. Н.Р. Лидова, Н.И. Никулин. М, 1999, с. 11–30.

Далее ссылки на текст «Ригведы» даются без аббревиатуры: PB.

Об эпитете vaṅku (букв, «кривой», «гнутый») в значении окольной, непрямой поэтической речи см. [Elizarenkova, Toporov 1979, с. 97–104].

Шесть пространств — три неба и три земли: одно <���…> в виде нерожденного — возможно, солнце или некая первопричина рождения вселенной [Елизаренкова 1989, с. 647].