Жан Кальвин - Наставление в христианской вере, т.3

Во-первых, он неосуществим, так как способен лишь погубить, осудить, огорчить, привести к отчаянию и гибели. Далее, отвращая грешников от подлинного чувства греха, он делает их лицемерами, не знающими ни Бога, ни самих себя. Ибо, занимаясь перечислением своих грехов, они забывают о тайной бездне порока, которая разверзлась в глубине их сердец, забывают своё внутреннее беззаконие и скрытую скверну — а ведь только через их осознание они должны понять свою нищету. Истинное правило исповеди состоит в признании и осознании бездны зла внутри нас, огромность которой превосходит наше разумение. Пример такой исповеди мы видим у мытаря: «Боже! будь милостив ко мне грешнику!» (Лк 18:13) Он как бы сказал: всё, что во мне, — только грех, и ни мой ум, ни мой язык не могут охватить его. Так пусть же бездна твоего милосердия поглотит бездну моих грехов!

Так что же, спросит кто-нибудь, значит, не следует исповедоваться в каждом грехе? Значит, Богу приятна только исповедь, состоящая из двух слов: я грешник? Мой ответ таков: нам, скорее, надлежит учиться открывать своё сердце Богу, насколько это в наших силах. И не только признавать себя грешниками, но подлинно считать себя таковыми, сознавать всей силою нашего разума, насколько велика и многообразна скверна наших грехов; не только признавать себя мерзкими, но и сознавать, какова наша мерзость, как она велика и изобретательна; не только признавать себя должниками, но и сознавать, сколькими долгами мы обременены и подавлены; не только признавать себя израненными, но и сознавать, как тяжелы и смертельны поразившие нас язвы. И даже когда грешник откроет себя Богу, сознавая всё это, он должен всерьёз задуматься и искренне заключить, что очень много зла в себе он ещё как следует не оценил и что глубина его падения такова, что он не в состоянии её разглядеть, не в состоянии докопаться до дна. И всё же пускай он воскликнет вместе с Давидом: «Кто усмотрит погрешности свои! От тайных моих очисти меня» (Пс 18/19:13)!

Мы ни в коем случае не можем согласиться с утверждением схоластов, что грехи прощаются только при условии твёрдой готовности к исповеди и что врата рая закрыты для тех, кто пренебрёг возможностью исповедаться. Ибо прощение грехов ныне то же, что было всегда. Ни о ком из тех, кто, как мы знаем, получил прощение грехов от Христа, нельзя сказать, что он исповедался на ухо какому-нибудь отцу Жану. Конечно, они не могли исповедаться по всем правилам, потому что не было у них ни исповедников, ни самой исповеди. И ещё многие годы спустя исповедь была неизвестна, а грехи отпускались без соблюдения тех условий, которых требуют схоласты. Чтобы не дискутировать об этом как о некоей сомнительной вещи, приведём слово Бога, которое пребывает вечно и смысл которого очевиден: «Беззаконник, если обратится от всех грехов своих... все преступления его, какие делал он, не припомнятся ему» (Иез 18:21-22). Тот, кто что-либо прибавляет к этим словам, связывает не грехи, а милосердие Божье.

Они ссылаются на то, что нельзя вынести приговор, не изучив существа дела и что поэтому священник не может отпустить грех, пока не услышит о совершённом злеа. Этот вопрос легко разрешим: те, кто сами себя делают судьями, узурпируют судейскую власть. Удивительно, с каким самомнением они изобретают принципы, с которыми не согласится ни один здравомыслящий человек! Они хвалятся тем, что на них возложена миссия вязать и разрешать, как будто это некая юрисдикция, осуществляемая в форме судебного разбирательства. Право, на которое они претендуют, было неизвестно апостолам — об этом ясно и ярко говорит всё апостольское уче-

аФома Аквинский. Цит. соч., Ill suppl., Q. VI, art. 1.

ние. И действительно, священник не может с полной уверенностью знать, прощён грешник или нет. Об этом знает только Тот, кого мы просим о прощении, то есть Бог, потому что тот, кто только выслушивает исповедь, не в состоянии судить, принесена ли она должным образом48. Поэтому, если бы исповедь ограничивалась словами исповедующегося, она не имела бы никакого смысла. Более того, весь смысл прощения заключается в вере и раскаянии того, кто о нём просит. А о вере и раскаянии грешника смертный человек не может знать до такой степени, чтобы вынести свой приговор. Отсюда следует, что у земного судьи не может быть уверенности в связывании и разрешении. Служитель Слова, исполняющий свою миссию подобающим образом, может прощать лишь условно, но тем не менее ради бедных грешников сказано: что вам будет прощено на земле — будет прощено и на небесах. Дабы они не сомневались, что милость, обещанная им по воле Божьей, будет утверждена на небесах.

19. Итак, неудивительно, что мы отвергаем такую исповедь «на ухо» как вещь порочную и во многих отношениях вредную для Церкви. Но если бы даже она не была столь вредной, то, видя, что она не приносит ни плода, ни пользы, а, напротив, является причиной многих заблуждений, кощунств и беззаконий, кто бы не сказал, что её следует отменить? Верно, паписты говорят о пользе, которую якобы приносит такая исповедь, и превозносят её, как только могут. Но эта польза либо воображаемая, либо ничтожная. Более всего они настаивают на том, что исповедующемуся сильную боль причиняет стыд, который в дальнейшем удерживает его от зла и предупреждает мщение Бога, поскольку грешник наказывает себя сама. Как будто бы мы не ввергаем человека в великий стыд, призывая его к Небесному престолу и к Божьему суду! И как будто бы много пользы в том, что человек перестаёт грешить из-за стыда перед людьми, но нисколько не стыдится того, что свидетель его нечистой совести — сам Бог!

Впрочем, и это их утверждение ложно. Легко видеть, что ни от чего другого люди не впадают в такую дерзость и вседозволенность, как от сознания того, что, исповедовавшись священнику, они могут утереть губы и заявить, что не делали ничего дурного. И не только без всяких опасений грешат всю оставшуюся часть года, но, не заботясь более об исповеди, не воздыхая к Богу, они не исследуют самих себя, но собирают грех ко греху, потому что полагают, что однажды освободятся от всех грехов сразу. А когда освобождаются, то считают, что с них снято бремя, что они не подлежат Божьему суду, поскольку он будто бы передан священнику и будто бы Бог забыл то, о чём они повествовали своему исповеднику.

аПётр Ломбардский. Цит. соч., IV, о^. XVII, 4, 6 (МРЦ СХСИ, 882 е., 885).

Кто без страха ожидает дня исповеди? Кто идёт на неё с открытым сердцем, а не так, словно его за шиворот волокут в тюрьму, куда он приходит против воли, подчиняясь силе? Быть может, одни только священники, которые развлекаются, рассказывая друг другу о своих проделках, как о забавных приключениях. Я не стану пачкать бумагу рассказами о пакостях, которыми полны исповедальни. Скажу одно: если святой человек Нектарий (о котором мы упоминали) не без долгих раздумий избавил свою Церковь от подобных исповедей или, вернее, уничтожил всякое воспоминание о них только лишь по причине слухов о блуде, то сегодня у нас достаточно оснований сделать то же самое — по причине бесчисленных случаев разврата, блуда, супружеской неверности и инцеста, которые в конечном счёте исходят от этих исповедей.