Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

В отношении вопросов (3) и (За) модель Бейли представляет собой хорошую аналогию для евангельской традиции. В рамках нашей книги мы не станем вдаваться в подробности при обсуждении преданий, содержащихся в Евангелиях. В этом отношении очень полезна работа Данна — хотя, несомненно, он и сам согласился бы с тем, что сделал лишь первый шаг по пути обновления взгляда на евангельские предания, необходимого, если мы хотим внимательно исследовать на примере Евангелия феномен стабильности и вариативности в различных формах устных традиций. Разумеется, неполна будет такая дискуссия и без привлечения неканонических источников.

Существует, однако, один, чрезвычайно важный для наших целей пункт, в рассмотрении которого я буду придерживаться исследования устной традиции у Данна, хотя он и не выражает эту мысль открыто.

Как мы уже видели, опровергая представление критиков форм об устной традиции как о серии «редакций» литературного текста, Данн настаивает на том, что каждое исполнение традиции обращается к традиции как таковой, а не развивает некие «результаты», полученные во время предыдущего исполнения. Не существует слоев традиции — лишь множество исполнений, различающихся в определенных пределах [675]. Следовательно, по–видимому, нет причин предполагать, что вариаций преданий было больше, чем мы находим в самих Евангелиях. Нет таких законов передачи преданий, которые могли бы привести нас к более ранним формам и показать, как те версии преданий, которые мы встречаем в Евангелиях, развились из чего–то иного. Исполнение преданий придает им именно ту стабильность и одновременно гибкость, которые мы наблюдаем в Евангелиях — в случае, если встречаемся там с несколькими версиями одного и того же предания. Если же у нас в руках только одна версия, мы имеем право предположить, что в исполнении она отличалась той же степенью стабильности и вариативности, что и другие предания, дошедшие до нас в нескольких вариантах, — но вряд ли была намного более гибкой.

Вопрос (4) возвращает нас к основной мысли этой книги: рассказы очевидцев не отделены от Евангелия несколькими «слоями» пересказов, но стоят непосредственно за евангельскими текстами. К этому вопросу мы сможем вернуться, предварительно обсудив вопросы (1), (1а) и (2), в следующей главе — которую целиком посвятим тому, чтобы вернуть фигуры очевидцев в наши представления как об устной передаче евангельских традиций, так и о создании письменных Евангелий.

Наш рассказ о модели Бейли мог создать впечатление, что роль очевидцев отвергается в ней так же решительно, как и в критике форм. Однако такое впечатление не совсем верно. Вспомним: описывая хафлат самар, Бейли подчеркивает, что профессиональных рассказчиков не существует, и передавать деревенские предания может любой желающий — однако при одном определяющем условии: он должен вырасти на этих преданиях. Бейли приводит пример шестидесятилетнего человека, который не мог излагать предания, поскольку прожил в этой деревне всего тридцать семь лет [676]. Кроме того, Бейли отмечает, что чаще других в роли рассказчиков выступают «старейшины» — старшие, особенно одаренные, занимающие видное положение в общине. В своем описании хафлат самар он не делает различия между преданиями о событиях, произошедших на памяти присутствующих или относящихся к более раннему времени, и потому не касается роли очевидцев. Однако, перейдя (пусть и слишком кратко) к сравнению с новозаветными преданиями, он, очевидно, заключает, что в раннехристианских общинах право исполнять предания во время общественных мероприятий предоставлялось очевидцам.

В доказательство того, что исполнители преданий об Иисусе были очевидцами, Бейли ссылается на слова из пролога Луки об «очевидцах и служителях Слова» (Лк 1:2). Далее у Бейли следует пассаж, одна фраза которого может ввести в заблуждение — поэтому процитируем его полностью, а затем дадим свои комментарии:

На мой взгляд, вплоть до начала иудейско–римской войны в палестинских деревнях функционировала неформальная контролируемая устная традиция. Те, кто приняли нового учителя как ожидаемого Мессию, записывали и передавали сведения о нем, рассматривая их как источник своей идентичности. Затем, в 70 году н.э. многие палестинские деревни были разрушены, а жители их рассеялись по свету. Иудейско–римская война подорвала те социальные структуры, в которых действовала неформальная контролируемая устная традиция. Но аутентичным исполнителем этой традиции мог быть всякий, кому в этом году исполнилось двадцать лет или больше. Возможно, древнейшая церковь отточила и усовершенствовала методологию, сложившуюся естественным путем. Не всякому, кто жил в деревенской общине и слышал рассказы об Иисусе, дозволялось воспроизводить традицию. Чтобы стать huperetes tou logou [служителем Слова], свидетель должен был видеть исторического Иисуса своими глазами (ср. Лк 1:2). Таким образом, самое позднее к концу I столетия аутентичность традиции в общине сохранялась при посредстве специально отобранных авторитетных свидетелей [677].

Мы видим, что пятое предложение («Но аутентичным исполнителем этой традиции мог быть всякий, кому в год войны исполнилось двадцать лет или больше…») вступает в явное противоречие со всем последующим. Человек, которому в 70 году исполнилось двадцать лет, никак не мог своими глазами видеть Иисуса — а дальше Бейли пишет, что воспроизводить традицию имели право только очевидцы. (Более того: далее он ясно говорит, что Павел не мог «воспроизводить неформальную контролируемую традицию».) Приходится предположить, что в этом отрывке что–то не так — возможно, что–то пропущено. Может быть, пятое предложение относится к тем, кому было двадцать лет или более не в 70 году, а в год распятия Иисуса? [678]Иными словами, Бейли полагает, что на собраниях местных христианских общин в Палестине до 70 года воспроизводить традицию могли только очевидцы. Вероятно, он считает, что их было много, так что такие сцены напоминали описываемый им хафлат самар, где роль рассказчиков обычно достается старейшинам.

Это подтверждает одну из сторон свидетельства очевидцев, которую мы обсуждали в предыдущих главах. Мы предположили, что те евангельские повествования, в которых встречаются имена героев (в сюжетном отношении второстепенных), изначально передавались именно этими людьми. Возможно, они были очевидцами лишь малой части евангельских событий; однако в условиях, описанных Бейли, мы вполне можем представить, как Иаир рассказывает о воскрешении своей дочери, Вартимей — о собственном исцелении, и так далее. Однако Бейли не отличает этих «меньших» свидетелей, которых, очевидно, было очень много (включая и тех 500 человек, о которых говорится в 1 Кор 15:6), от тех, кто был очевидцами «с начала» — учеников Иисуса, способных подробно и связно рассказать обо всем его служении и о том, что было дальше. Более того: в изображенной им картине существования палестинских христианских общин не учитывается особый авторитет матери–церкви в Иерусалиме — а он, несомненно, существовал, и, в частности, благодаря Петру и Двенадцати, «очевидцам с начала». Некоторые очевидцы, безусловно, играли более важную роль, чем та роль авторитетных хранителей традиции, которую допускает модель Бейли.