Брюс Мецгер - Канон Нового Завета Возникновение, развитие, значение

Подобные оценки влияния, оказанного каноном Маркиона, сопровождаются неспособностью отличить саму идею каноничности от составления конкретного списка канонических книг. Канон Четвероевангелия уже находился в процессе становления, авторитет же апостольских писаний начинали ставить в один ряд с евангельскими текстами. Канон Маркиона мог быть первым публично заявленным каноном, но из этого никак не следует, как верно заметил Evans, «что, не будь необходимости противостоять ему, Церковь не выработала бы в какое–то время свой канон или что введение Петровых и Иоанновых частей продиктовано тем, чтобы дать противовес влиянию Маркиона и св. апостола Павла» [242] Op. cit., p. Xvi. Ср. также взвешенные замечания David L. Balвs в «Marcion Revisited: A «Post–Harnack» Perspective», in Texts and Testament; Critical Essays on the Bible and Early Church Fathers, ed. by W. Eugene March (San Antonio, 1980), pp. 97–108. . Ближе к истине считать, что канон Маркиона ускорил процесс определения церковного канона, который уже начался в первой половине II века. Противостоя критике Маркиона, Церковь полностью признала апостольские писания как свое наследие. Как удачно выразился Грант (Grant): «Маркион заставил ортодоксальных христиан проверить собственные установки и четче определить то, во что они уже верили» [243] R. M. Grant, The Formation of the New Testament, p. 126. .

Существенным фактором, способствовавшим «отвердению» канона Нового Завета, было влияние монтанизма, апокалиптического движения, вспыхнувшего во второй половине II века. Оно зародилось во Фригии, удаленной от побережья области Малой Азии, и быстро распространилось по всей Церкви, и восточной и западной. Оно претендовало на роль религии Святого Духа и характеризовалось экстатическими всплесками, которые считались единственно истинными формами христианства [244] Cp. P. De Labriolle, La Crise montaniste (Paris, 1913); idem, Les Sources du l'histoire de Montanisme (Fribourg–Paris, 1913); Agostino Faggiotto, L'eresia dei Frigо (Scrittori cristiani antichi, ix; Rome, 1924); F. E. Vokes, «The Use of Scripture in the Montanist Controversy», Studia Evangelica, ed. by F. L. Cross, ν (Berlin, 1968), pp. 317–320; Frederick C. Klawiter, «The New Prophecy in Early Christianity; the Origin, Nature, and Development of Montanism», Ph.D. diss., University of Chicago, 1975; и Η. Paulson, «Die Bedeutung des Montanismus fur die Herausbildung des Kanons», Vigiliae Christianae, xxxii (1978), pp. 19–52. .

Монтанизм впервые появился, согласно Епифанию, в 156 г. или, если следовать Евсевию, в 172–м [245] Конфликт между Епифанием (Panarion, xlviii. 1, 2) и Евсевием (Церковная история, IV, 27, 1) привел ученых, как и можно было ожидать, к широкой разноголосице мнений; ее резюме и обсуждение (заключенное выводом в пользу Евсевия) см. d D. Barnes, «The Chronology of Montanism», Journal of Theological Studies, n.s. xxi (1970), pp. 403–408, и его монографию под названием Tertullian, a Historical and Literary Study (Oxford, 1971), особенно pp. 130–142. . Движение началось в Ардобане, деревне на границе между Мизией и Фригией. Здесь Монтан, которого иногда называют бывшим служителем Кибелы [246] Согласно Дидиму (De Trin. Iii. 41), Монтан был «идолослужителем». Эпитетами abscissus и semivir («изуродованный и кастрированный») его наградил Иероним (Ер. Ad Marcellam, 41, 4). По–видимому, Иероним верил в то, что Монтан был священнослужителем Кибелы. С другой стороны, Wilhelm Schepelern после тщательного изучения литературных и эпиграфических свидетельств заключает: «Невзирая на фригийское происхождение «нового пророчества», ни монтанистские, ни антимонтанистские наши источники не предоставляют нам серьезных оснований в поддержку того взгляда, будто монтанизм в своей первоначальной форме был ответвлением фригийского культа». (Montanismen og de Phrygiske Kulter [Copenhagen, 1920], пер. на нем. яз., Der Montanismus und die Phrygischen Kulte; eine religionsgeschichtliche Untersuchung [Tubingen, 1929], p. 160). , вскоре после своего обращения впал в транс и заговорил языками. Он объявил себя боговдохновенным орудием нового излияния Святого Духа, «Утешителя», обещанного в Евангелии от Иоанна (14:15–17; 17:7–15). К Монтану примкнули две женщины, Приска (или Присцилла) и Максимилла. Потрясенные его пророческим вдохновением, они оставили своих мужей и присоединились к миссии.

Фундаментальным убеждением нового пророчества в его наиболее ранней форме было то, что небесный Иерусалим скоро должен сойти на землю и замкнуться в границах небольшого фригийского городка Пепузы, отстоявшего миль на двадцать на северо–восток от Иераполя [247] Местонахождение Пепузы путешественники пытались установить почти сто лет. Недавний исследователь, August Strobel, убежден, что она располагалась на территории современной Турции, где–то недалеко от плато Кырбассан к югу от Ушака, на северо–восток от Кинара, несколько севернее верхнего течения Меандра (Das heilige land der Montanisten. Eine religionsgeographische Untersuchung [Religionsgeschichtliche Versuche und Vorarbeiten, xxxvii; Berlin, 1980], pp. 29–34). . Здесь они втроем обосновались и начали изрекать пророчества. Их прорицания записывали и собирали как священные документы, наравне со словами ветхозаветных пророков и изречениями Иисуса.

Некоторые тексты сохранились. Они ясно показывают экстатический характер этой формы изречений. Пророк здесь говорит не от своего имени, как человек, но от Духа Святого.

Епифаний цитирует Монтана, говорившего: «Я не ангел и не посланник. Но я Господь Бог, Отец, который пришел» [248] Haer. 48, 2. . Дидим передает другое изречение Монтана: «Я Отец и Сын и Утешитель» [249] De Trin. III. 41, 1. . Взгляд Монтана на божественную деятельность выражен такими словами: «Вот, человек как лира, а я палочка (плектра), скользящая по нему. Человек спит, а я бодрствую. Смотри, это Господь удаляет сердца людей и дает им (другие) сердца» [250] Епифаний, Haer. 48, 4. . Вожди движения считали свою миссию последней фазой откровения. «После меня, — возвещает Максимилла, — не будет больше пророчеств, наступит конец» [251] Там же, 48, 11. .

Такие восклицания впечатляли еще и тем, как они обставлялись. Согласно Епифанию, в церквах Пепузы часто устраивались церемонии, когда семь девственниц, одетых в белое и несущих светильники, входили и начинали вещать общине пророчества. Он комментирует это так: «Они являют некую форму энтузиазма, который, пленяя присутствующих, доводит их до слез, приводя к покаянию» [252] Там же, 44, 2. .

Вдобавок к напряженному ожиданию скорого конца света монтанисты вскоре ввели у себя черты аскетики и дисциплинарный ригоризм, противопоставляя его обмирщению вселенской Церкви. Другую особенность монтанизма можно было бы назвать демократической реакцией на клерикальную аристократию, которая со времен Игнатия становилась все более институционализированной. Некоторых во вселенской Церкви шокировало, что они женщин допускали к руководящей роли [253] См., например, Elaine Pagels, The Gnostic Gospek (New York, 1979), pp. 59–69, и С. Klawiter, «The Role of Martyrdom and Persecution in Developing the Priestly Authority of Women in early Christianity; A Case Study of Montanism», Church History, xlix (1980), pp. 251–261. .

Движение распространилось быстро. Монтанистов вскоре можно было встретить и в Риме, и в Северной Африке. Западный темперамент привел к тому, что восторженности стало меньше, на первый план вышли этические требования. Около 206 г. монтанизм завоевал Тертуллиана, который стал энергично защищать строгую и твердую дисциплинарную систему.