Лев Ленчик - Четвертый крик

Эти факты не удалось скрыть даже в текстах канонических христианских писаний, созданных не ранее, чем во втором веке, и прошедших после смерти Иисуса строжайший церковный отбор на предмет заметание следов родства с иудаизмом. Забегая несколько вперед, скажу, что отбор этот, как и все в религиозной жизни, носил крайне алогичный характер. С одной стороны, нужен был акцент на независимость и самостоятельность нового догмата (проклятые иудеи отвергли нашего Бога!), с другой стороны, в особенности, на раннем этапе, чтобы придать весу малоизвестным сектантам, нужно было подчеркнуть значительность породившей их почвы (по христианской версии, Иисус — из колена царя Давида, как и положено быть еврейскому священнику). Кстати, эта сторона дела, уже сама по себе, свидетельствует о сугубо домашних целях первохристиан, а именно: улучшение (реальное или мнимое) некоторых проявлений иудаизма, родной веры, впитываемой ими с молоком матери. Именно поэтому зрелое, покорившее Европу, христианство в своих потугах отмежеваться (спрятаться) от поруганного родителя напоминает мне спрятавшегося страуса, большое тело которого, не заметное только для слепца, невежды или исступленного фанатика, так называемый, Ветхий Завет — по существу, еврейская Библия в полном почти составе: 1) Тора или Пятикнижие Моисея, 2) книги еврейских Пророков и 3) Агиографы: псалмы, притчи, Иов, Песнь Песней, Экклезиаст и другие.

Для ранних же христиан эти три части Библии (или Танах) — отнюдь не внешний атрибут родовитости, не котурны знатности и, если уж завет, то, по крайней мере, не ветхий, а каждодневная реальность трудного и сурового бытия.

В Евангелии от Матфея нареченный Давидовым сыном Иисус ни о чем другом и не помышляет. «Не думайте, — заявляет он, — что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить» (5, 17). Так оно и было. Он определяет свою деятельность в русле иудаизма и во благо «дома Израилева» исключительно. В отдельном от еврейства и иудаизма контексте он себя и не мыслит.

Одно время у меня была необоримая привычка показывать христианским антисемитам то место из Евангелия, где Иисус отказывается исцелить нееврейку именно потому, что она не еврейка:

«И вот женщина Хананеянка, вышедши из тех мест кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется. Но он не отвечал ни слова. И ученики Его, приступивши, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим (погибающим — Л. Л.) овцам дома Израилева. А она, подошедши, кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Ев. от Матфея, 15, 22–26).

Поразительно, конечно, как этот эпизод пережил века воинствующего юдофобства и не был вытравлен из Нового (христианского) Завета каким-нибудь великим инквизитором святой церкви. Идеологи религиозного воинства, надо полагать, так же мало читают труды своих основоположников, как идеологи-коммунисты — своих. Так что, какой уж тут спрос с простых смертных! Кому я только этот эпизод ни показывал! Пару раз уже здесь в Америке — по-английски. Смотрят на свою любимую библию, как на афишу коза. Как будто впервые видят.

— Ну что, — зло подначиваю я при этом своего интеллигентного, обычно растерянного, оппонента, — сам Бог твой называет тебя псом и говорит, что послан был только к страждущим евреям!

Ясно, что никто от столь неотразимого удара моего не только не умер, но даже не отказался ни от Иисуса Христа, ни от юдофобии. И надо полагать потому, что верующий юдофоб вовсе не обязан относиться к фактам и логике с большим почтением, чем верующий юдофил или ортодоксальный иудей. Он, скорее, готов был заподозрить меня в том, что я принес ему подделанное евангелие, чем допустить жидовскую предвзятость Христа. Не могу похвастаться, что реакция моих правоверных друзей-иудеев на еврейскую биографию Христа эмоционально другая.

В мою задачу не входит сейчас анализ всех идеологических течений и партий, наводнявших Иудею тех лет. Еще меньше склонен я расставлять оценки или становиться на ту или иную сторону. Но для меня совершенно несомненно, что споры между ними, выливавшиеся в очень острую и подчас непримиримую борьбу, являлись внутренними спорами евреев между собой. И как бы дерзко, на слух ортодокса, ни звучали аргументы Иисуса, это были аргументы еврея и, по его убеждению, во благо еврейского народа. Чего-чего, а жажды словесного боя у нас не отнимешь, боя нетерпеливого, самоуверенного, оскорбляющего инакомыслящего противника с непревзойденным остроумием и беспощадностью. Не забудем, что мы были тогда на 20 веков моложе, и об этической стороне риторики еще не ведали. Да и связи с Богом были настолько сильны, что взаимообвинения в предательстве не задерживались, по обыкновению, на устах враждующих партий.

«Не то, что входит в уста, оскверняет человека, — говорил Иисус, — но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Там же, 15, 11). Согласно тексту Евангелия, здесь имеется в виду то, что, по сравнению со злыми помыслами сердца и распущенностью языка, не велика беда «есть немытами руками». Не исключено, что это относилось и к отрицанию жестких запретов на ритуально нечистую (или некошерную) пищу. Полемичность этого догмата иудеской веры актуальна и по сей день.

Опять же, как бы мы к этому ни относились, сам факт, что это сугубо еврейская проблема, поднимавшаяся самими евреями на своей собственной еврейской земле, не подлежит сомнению.

Внимательный и беспристрастный читатель евангельских текстов не может не заметить и внешних атрибутов, свидетельствующих о еврейской национальности Иисуса. Иудею (или Израиль) он называет отечеством своим. Он много бывает в синагогах, где, собственно, и происходят его стычки с фарисеями и саддукеями. Отец у него плотник — еврей Иосиф, а мать — еврейская женщина Мария. У него четыре брата с чисто еврейскими именами: Иаков, Иосий, Симон и Иуда. Между прочим, и имя Иисус, по нашим ощущениям, не очень еврейское, в старину было вполне еврейским и немало распространенным. Достаточно назвать имена Иисуса Навина, ставшего вождем евреев после смерти Моисея и Аарона; Иисуса, сына Дамнея, назначенного царем Агриппой первосвященником, вместо смещенного с этой должности Анана; Иисуса, сына Иосадака, ставшего первосвященником сразу же после возвращения из вавилонского плена.

«В первом столетии нашей эры, — пишет Макс Даймонт, — в беспокойной Иудее, истекавшей кровью под тиранической властью римлян, множество пророков, проповедников и святых людей, принадлежавших к существовавшим в то время в стране двадцати четырем религиозным сектам, только и делали, что провозглашали близкий приход Мессии, который избавит евреев от ужасов римского ига. Каждая секта проповедовала свою доктрину спасения. Самыми многочисленными из этих вновь и вновь появлявшихся пророков и проповедников были ессеи. И, как показала история, самым значительным из них оказался Иисус».