Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Можно указать много других свидетельств, подтверждающих тот факт, что сам Толстой, все члены его семьи, близкие друзья, почитатели писателя – все без исключения воспринимали акт 1901 г. именно как отлучение.

Суммируя сказанное, можно согласиться с западным исследователем В. Никеллом: хотя члены Св. Синода сделали все возможное, чтобы придать синодальному определению взвешенный характер, подавляющим большинством современников оно было воспринято именно как отлучение писателя от Церкви [1083].

8. Письма К. П. Победоносцева императору Николаю II по поводу отлучения писателя. Каким было отношение к отлучению самого императора Николая II? Пока достоверных сведений на этот счет нет [1084]. Однако некоторая важная информация по этому вопросу может быть почерпнута из двух писем К. П. Победоносцева императору, написанных обер-прокурором 25 и 26 февраля 1901 г., т. е. в день публикации синодального акта в газетах и на следующий день [1085].

Из текста писем следует, что император был крайне недоволен самим фактом отлучения и обвинял Победоносцева в том, что он допустил столь важный шаг, не проинформировав его, так как он не был знаком с окончательным текстом акта. Победоносцев указывает в преамбуле первого письма, что это единственный случай в его жизни, когда он навлек на себя гнев государя [1086].

Однако обвинение в том, что проведена эта акция без ведома императора, им решительно отвергается. Победоносцев напоминает государю, что в прошлую пятницу (очевидно, 23 февраля, т. е. в любом случае до первой публикации акта в «Церковных ведомостях») был у последнего на приеме и докладывал о предложении Св. Синода по поводу отлучения. При этом Победоносцев подчеркивал, что текст отлучения составлялся «вот уже более недели» при непосредственном участии обер-прокурора «в кротком и примирительном духе», но в пятницу, т. е. в день посещения Победоносцевым императора, еще не был окончательно готов [1087]. Победоносцев подчеркивает, что император остался доволен сложившейся к тому моменту редакцией отлучения, о которой, возможно, Победоносцев сообщил в устной форме, ибо в письме к последнему император подчеркнул, что текст составлен «умно, умеренно и так, как подобает Церкви относиться к заблудшему» [1088].

Это письмо однозначно свидетельствует, что императору Николаю II было известно о планах Св. Синода, но он не был ознакомлен с окончательной редакцией отлучения, что и вызвало его гнев в адрес К. П. Победоносцева и иерархов.

Указанный эпизод является яркой иллюстрацией следующего важного положения: по отношению к Л. Н. Толстому единодушия у светской и церковной власти не было, позиция второй была всегда жестче, в этом легко убедиться, анализируя не только обстоятельства появления синодального определения 20–22 февраля, но и ряд других эпизодов его жизни. Таким образом, мнение, характерное не только для советской, но и для зарубежной историографии, что синодальное определение 1901 г. представляет собой политический акт в интересах светской власти, является глубоко ошибочным [1089].

В связи со сказанным выше возникает вопрос: каким на самом деле было отношение к синодальному акту главных участников его составления – митр. Антония (Вадковского) и К. П. Победоносцева?

Мы уже обратили внимание на то обстоятельство, что сам акт появился только после того, как митр. Антоний сменил на посту первенствующего члена Синода киевского митрополита Иоанникия (Руднева).

Независимо от того, руководствовался ли новый петербургский митрополит своими собственными мотивами, или на него действительно было оказано давление, можно смело утверждать, что он отнесся к главной трагедии жизни Л. Н. Толстого с большой внутренней сердечной болью. Хорошо известное письмо митр. Антония (Вадковского) от 16 марта 1901 г. С. А. Толстой в ответ на ее возмущенное послание не является единственным документом такого рода [1090].

Дело в том, что первенствующий член Св. Синода, движимый чувством любви к писателю, еще раз обратился к его супруге во время тяжелой болезни Л. Н. Толстого и его вынужденного пребывания в Крыму (в Гаспре). 11 февраля 1902 г. он обращается к графине С. А. Толстой с замечательным, очень глубоким и любвеобильным письмом, в котором призывает ее воздействовать на своего мужа и убедить его примириться с Церковью и в смертельной опасности напутствоваться Святыми Христовыми Тайнами: «О Графиня! Умолите Графа, убедите, упросите сделать это! Его примирение с Церковью будет праздником светлым для всей Русской земли, всего народа русского, православного, радостью на небе и на земле» [1091]. Митрополит Антоний говорит о своей скорби из-за отречения от веры в Христа и разрыва писателя с Церковью и с русским народом: «И кажется мне теперь Граф без этой жизни Христовой, без союза с народом Христолюбивым, таким несчастным, одиноким… с холодом в душе и страданием!» [1092].

Членами семьи Л. Н. Толстого это замечательное по-своему письмо владыки Антония было проинтерпретировано в совершенно стандартном ключе: митрополит желает получить для Церкви выгоду от примирения писателя с Церковью. Вот что указывает в своем дневнике М. С. Сухотин: «Уже несколько времени как ходят слухи, что правительство, сконфуженное отлучением и приближающейся кончиной Л[ьва] Н[иколаевича], стало распространять слухи, что он раскаялся, исповедался и причастился. Будто бы даже решено его похоронить по православному обряду на основании этого вымысла. Но, конечно, это рискованно и если не в России, то в этой противной загранице, где нельзя запретить писать, последователи Толстого разоблачат эту ложь. Поэтому было бы необычайно приятно не воображаемо, а действительно «напутствовать» Л[ьва] Н[иколаевича] и хоть страхом смерти заполонить этого опаснейшего врага. Очевидно, результатом этого соображения явилось письмо к Софье Андреевне митрополита Антония <���…> Странное письмо. Конечно, митрополиту очень хочется, чтобы Л[ев] Н[иколаевич] «примирился с церковью», но только, конечно, он этого так сильно желает вовсе не из жалости к “одиночеству” Л[ьва] Н[иколаевича], а ради выгоды для самой церкви от такого “примирения”. Ухватка иезуитская» [1093].

Вообще следует указать, что окружение Л. Н. Толстого настойчиво муссировало вопрос о возможных провокациях со стороны Св. Синода в случае серьезной болезни Л. Н. Толстого. Образчиком такого рода страхов является информация П. И. Бирюкова (почерпнутая им у П. А. Буланже), что якобы К. П. Победоносцев дал распоряжение в Крыму местному духовенству в случае смерти тяжелобольного Л. Н. Толстого в 1902 г. публично заявить, что последний перед смертью покаялся и причастился Св. Христовых Таин [1094]. Очевидно, что ничего, кроме шумного скандала, такое заявление вызвать не могло – ведь домочадцам писателя ничего не стоило легко опровергнуть эту информацию. Но в переписке во время болезни Л. Толстого эта тема поднималась очень серьезно: 15 марта 1901 г. В. Д. Бонч-Бруевич указывает А. К. Чертковой на опасность подобной меры и далее замечает: «Я думаю, что только один Вл[адимир] Гр[игорьевич] может и имеет право написать, предостерегая окружающих Льва Николаевича, о том, что весьма возможно и вероятно, затевает синод. Достаточно будет пробраться к Льву Ник[олаевичу] в комнату какому-либо попу, монаху или миссионеру, – и они провозгласят, что он примирился с церковью. Ведь это ужасно! А от них можно и должно ожидать всяких подлостей. По-моему, друзьям Льв[а] Ник[олаевича] необходимо устроить общественную охрану квартиры его, как это было устроено русскими в Париже, при опасной болезни Лаврова, где день и ночь дежурили преданные люди и так-таки и не допустили русского консула, который не раз пытался войти в квартиру Лаврова» [1095].