Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Эта же мысль звучит в решениях IV Всероссийского миссионерского съезда, проходившего в Киеве летом 1908 г. В частности, съезд предложил в последнее воскресенье, предшествующее 28 августа (день рождения писателя), во всех городских церквах и больших фабричных центрах, где предполагается чествование Толстого, отслужить молебен по чину в Неделю православия о заблудших, предварив его чтением соответствующего послания Св. Синода [1115].

Представители православной интеллигенции вполне адекватно восприняли призыв высшей церковной власти и проявили полное понимание смысла юбилейных торжеств. Как подчеркивал председатель Московского губернского земского собрания А. Д. Самарин, отвечая на предложение губернской земской управы о чествовании Л. Н. Толстого, «нельзя присоединять к чествованию со стороны управы и наше, это значило бы присоединяться к тому чествованию Толстого, в котором он чествуется не только как художник, но и как религиозный и политический деятель» [1116].

Многие представители русской интеллигенции не откликнулись на призыв Церкви, в этом еще раз очень ярко проявился феномен ее расцерковленности. В наиболее законченном виде эта тенденция проявилась в словах А. Блока, который по поводу толстовского юбилея убеждал своих сторонников не обращать внимания на запреты Св. Синода радоваться по поводу юбилея, ибо русские интеллигенты уже давно привыкли без Св. Синода печалиться и радоваться. Не будем приводить многочисленные факты, иллюстрирующие ту мысль, что, как и в эпизоде с выходом синодального определения 1901 г., и в случае с юбилеем писателя ярко проявилось это стремление радоваться с Л. Н. Толстым, а не с Церковью.

Однако в ситуации с приближающимся юбилеем писателя государство и Св. Синод оказались в достаточно двусмысленном положении. Насколько сложной была атмосфера, связанная с личностью Толстого, свидетельствует эпизод, связанный с опубликованием Л. Н. Толстым в год своего юбилея брошюры «Учение Христа, изложенное для детей».

История этого издания такова. В 1908 г. Л. Н. Толстой указывал, что эта брошюра есть результат его работы с крестьянскими детьми и объяснение им наиболее простых мест Евангелия. Работа над рукописью начата Толстым 23 февраля 1907 г., уже 5 апреля он помечает в дневнике, что «кончил все начерно» (ПСС. Т. 37. С. 147). Затем последовала дальнейшая доработка рукописи. В середине марта 1908 г. рукопись передана Толстым И. И. Горбунову-Посадову и опубликована в издательстве «Посредник».

Для этого сочинения Толстого характерны все традиционные для его позднего религиозного творчества особенности: очень ярко проявляется антицерковная направленность данного сочинения, подчеркивается неверие в Божественное достоинство Христа и Его Воскресение и вообще чудеса и т. д. Кроме того, здесь присутствует также характерное для писателя небрежное отношение к подлинному евангельскому тексту, очень вольная его интерпретация, определяющаяся на самом деле не апелляцией к греческому подлиннику (хотя на словах она провозглашается), а философскими установками самого автора. Проиллюстрировать эти утверждения будет достаточно только двумя примерами. Первый – изложение текста обличительной речи Христа против фарисеев, содержащейся в 23-й главе Евангелия от Матфея. В этом отрывке легко узнается общая неблагоприятная установка Л. Н. Толстого по отношению к православному духовенству: «Эти самозваные правоверные учители думают, что можно привести к Богу внешними образами, клятвами, а не видят того, что внешнее ничего не значит, что все в душе человека. <���…> Они наружно и святых, и мучеников чтут. А по самому делу они-то и есть те самые, которые мучили и убивали святых. Они и прежде и теперь враги всего доброго. От них все зло в мире, потому что они скрывают добро и зло называют добром. <���…> Это и делают эти самозваные пастыри. <���…> Эти люди только умеют казнить учителей добра» [1117]. Вторая цитата очень ярко демонстрирует установку Л. Н. Толстого на тотальное отрицание факта Воскресения Христа. В соответствии с ней конец Евангелия должен выглядеть следующим образом: «Потом Иисус попросил: – Пить! – И один человек взял губку, обмочил ее в уксус и на камышине подал Иисусу. Иисус пососал губку и сказал громким голосом: – Кончено! Отец, в руки твои отдаю дух мой! – И, склонив голову, испустил дух» [1118]. Таким образом, весь отрывок, повествующий о Воскресении Христа, из книги изъят, и детям, которым данное сочинение адресовано, остается только домысливать, в чем же заключается смысл жизни и особенно смерти того простого человека, учению которого Л. Н. Толстой призывает их следовать.

Естественно, что новое сочинение Толстого по понятным причинам (если к тому же учесть главного адресата – детскую аудиторию) вызвало серьезную озабоченность церковной власти. В связи с этим Св. Синод поручил синодальному обер-прокурору (П. П. Извольскому) «войти в сношение с председателем Совета Министров и просить его о принятии соответствующих мер к изъятию означенной книжки из обращения в публике» [1119]. Соответствующий документ был направлен обер-прокурором Св. Синода П. А. Столыпину 27 октября 1908 г. Ответ был получен только 8 мая 1909 г. [1120]В ответе утверждалось, что в соответствии с докладом Главного управления по делам печати сочинение Толстого, о котором идет речь, «не содержит в себе прямого отрицания Божественности Иисуса Христа, противное же учению Церкви отношение автора можно усмотреть в полном умолчании его о Божественности Спасителя, Его чудесах, – в особенности о тех, коими окружены были Его рождение и смерть» [1121]. Далее, ссылаясь на ст. 73 Уголовного уложения, где говорится только о богохулении, кощунстве и оскорблении святыни, председатель Совета министров указывает, что российский закон «совершенно не предусматривает кары за отрицание догматов веры» [1122]. Ссылаясь на заключение Министерства юстиции, П. А. Столыпин подчеркивает в своем ответе: «Наше законодательство, с весьма давних пор, не признавало возможным следовать средневековому католическому принципу нетерпимости» [1123]. Вывод председателя Совета министров: причин для уголовного преследования автора за печатание книги и изъятия самой книги нет.

Но Св. Синод не сдавался. В связи с ответом П. А. Столыпина было запрошено мнение юрисконсульта Св. Синода Дылевского и обер-секретаря Исполатова. Их отзыв был следующим: председатель правительства прав, 73-я и 74-я статьи Уголовного уложения не могут быть применимы по отношению к означенной брошюре, в ней «содержатся лишь мысли сектантского характера, несомненно, могущие иметь весьма печальное влияние на религиозное развитие детей, для которых брошюра предназначена» [1124]. На основании этого можно было бы применить статью 90 Уголовного уложения. Однако, «принимая во внимание современное отношение судебных учреждений и общества к преступлениям против веры и то обстоятельство, что означенное в указанной статье правонарушение преследуется в порядке публичного обвинения, а Министерство юстиции, как видно из отзыва тайного советника Щегловитова, не находит возможным принятие репрессивных мер по отношению упомянутой брошюры, мы полагаем, что возбуждение дела об уголовном преследовании за выпуск в свет сочинения графа Л. Н. Толстого… едва ли может оказаться успешным, особенно в виду имени автора и отношения к нему значительной части нашей интеллигенции» [1125]. Отзыв министра юстиции, на который ссылаются сотрудники аппарата Св. Синода, выглядит парадоксально: И. Г. Щегловитов подчеркивал, что если бы речь шла о научных богословских трудах или трудах по естествознанию, то тогда можно было бы говорить об их запрещении. Таким образом, кощунствовать в научных, в частности богословских, трудах в России было нельзя, а вот с детскими душами ситуация обстояла по-иному.