Пинакотека 2001 01-02

Типологическую параллель этому источнику вдохновения для «моментального письма» Крученых может составить увлечение сюрреалистов автоматическим творчеством медиумов в состоянии транса во время спиритических сеансов. Собственно говоря, ранний этап в истории своего движения сюрреалисты так и определяли – «период транса». Это увлечение существенно повлияло на разработку автоматического письма, став для некоторых участников движения своего рода практической школой освоения техники пробуждения бессознательного. В отличие от правоверных спиритуалистов, сюрреалисты считали, что послания медиумов диктуют отнюдь не духи, но освободившееся от оков рассудка бессознательное. «Само собой разумеется, – подчеркивал Бретон, – что с того самого дня, когда мы согласились подвергнуться этим опытам, мы ни разу, ни на мгновение не присоединились к спиритической точке зрения» 21*. Важно отметить, что Крученых также рассматривал сектантские экстатические практики прежде всего в качестве психической техники, позволяющей актуализировать бессознательное. Так же, как и сюрреалисты, он использовал только метод, технику, оставаясь равнодушным к содержательной, идеологической стороне.

Двойной мистико-медицинский аспект источников вдохновения для автоматического письма сюрреалистов был обусловлен не только фактами личной биографии Бретона, но выражал принципиальные свойства сюрреалистического видения, в котором соединялись резкий физиологизм образов и метафизика, безудержная фантазия и точность анатомических атласов, жесткий материализм Фрейда и мистика спиритических сеансов. Это сочетание отличает также многие произведения Крученых конца 1910-х годов, в которых сквозь откровенный физиологизм проступают очертания парадоксальной эзотерики. Особенно часто эта странная смесь встречается в стихотворных автопортретах Крученых этого времени:

Подобная «адская смесь высокого и смешного» 23*– постоянный мотив многих, условно говоря, автопортретных описаний в сюрреалистических произведениях начала 20-х годов (См., например, у Бретона: «Мои руки крест-накрест – свод небесный, голова моя – гусь, неуклюжий и лысый» 24*.)

Для Крученых источником, объединившим мистику и медицину, стали уже упоминавшиеся исследования сектантства Коновалова, совмещавшие проблематику чисто психологическую, а точнее – психиатрическую, с религиозной и мистической. Любопытно отметить, что работы Коновалова свидетельствуют о знакомстве автора с трудами психиатра Пьера Жане, оказавшего, по мнению многих исследователей, глубокое влияние на художественные концепции Бретона, именно у него заимствовавшего и само определение «автоматическое письмо» 25*. В своих интерпретациях сектантского экстаза Коновалов буквально следует за концепцией «психического автоматизма», автоматической речи и письма, разработанной в трудах Жане, создавая тем самым еще одну точку пересечения между сюрреалистами и Крученых 26*.

Именно эти – внехудожественные и оперирующие с психикой самого творца – техники пробуждения бессознательного, заимствованные из психиатрии и маргинальной мистики, становятся и для сюрреалистов, и для Крученых основным рычагом, способным, если использовать слова Арто, «изменить саму исходную точку художественного творчества» 27*.

Попытки сюрреалистов «достигнуть самих истоков поэтического воображения» стали главными инспираторами их поисков новой механики творческого процесса. Интерес к первичным творческим механизмам и первичным механизмам рождения речи был также одной из определяющих черт в творчестве Крученых. С наибольшим радикализмом в русском авангарде он разлагал язык на изначальные элементы и стремился в своих труднопроизносимых звуковых комбинациях оживить исходные – физические – условия рождения речи 28*. В отношении к языку Крученых парадоксально совмещал два подхода: работал с языком, с одной стороны, как ученый-естествоиспытатель, а с другой – как средневековый маг или алхимик. Желание овладеть и управлять скрытыми силами языковой материи, найти способы организации материала, позволяющие напрямую апеллировать к бессознательному, создавая в рационально построенных звуковых и визуальных композициях эффект, подобный тому, который рождает поэзия экзорцизмов, – все это составляло основу научно-магических экспериментов Крученых с языком.

Однако если для Бретона автоматизм и скоростное письмо были средством создать язык и образную структуру, «являющуюся, насколько это возможно, произнесенной мыслью» 29*, то для Крученых – способом обнаружения образов, непроизвольно возникающих внутри языковой материи. В отличие от сюрреалистов, его не интересовало пространство воображения, и «моментальное письмо» служило для него прежде всего средством обнаружения бессознательного самого языка. Если сюрреалисты работали с образами, всплывающими из недр бессознательного, то Крученых – с той материей, с той «оболочкой», в которой они являлись, – со словом, буквой, речью, не столько пытающимися оформить и описать реальность подсознания, сколько в себе самих содержащих свою собственную «жизнь бессознательного». Его прежде всего интересовали процессы материализации мыслительной деятельности, своего рода вещественные жесты мысли, запечатленные в зрительной и звуковой ткани языка. Именно в силу этого эксперименты Крученых в области новых техник творчества были направлены не столько внутрь сознания, сколько вовне – па язык как на самостоятельную реальность. Не подчиняющееся логике движение языковой материи, изменение ее состава, переход одних звуков и графических элементов в другие – устойчивая тема в поэзии Крученых конца 1910-х годов. Нередко его стихи воспроизводят до жути реальный процесс движения элементов или атомов языкового вещества. Более того, он стремится создать впечатление, что эти фантасмагорические образы рождаются не в его воображении, но возникают самостоятельно, подчиняясь таинственному механизму действующему внутри языковой материи.

Крученых можно назвать «сюрреалистом», зачарованным не пространством воображения, но материей языка. Не случайно его стихи вызывали у многих современников образы, связанные с ощущениями материала. Сергей Третьяков, например, писал в одной из статей: «Крученых … расколол слежавшиеся поленья слов на свежие бруски и щепки и с неописуемой любовностью вдыхал в себя свежий запах речевой древесины – языкового материала» 30*.