Георгий Бабат - Магнетрон

Знакомого летчика приятели застали еще спящим. Когда он вскочил, посетители обнаружили, что его лицо покрыто пятнами красного цвета разных оттенков, от розового до ярко-малинового.

— Что с тобой? — спросил Сидоренко.

Летчик посмотрел в зеркало и глубоко вздохнул.

— Жаль смывать! Эх, ребята, — продолжал он, — какие девушки бывают на свете, как превосходно изучили они систему Станиславского…

— Ты это о ком? — осведомился Сидоренко.

Летчик отставил зеркало и взял полотенце.

— Не скрою, — вздохнул он еще глубже, — меня целовали…

— Не тяни! — перебил Сидоренко.

Летчик умылся, тщательно вытерся и снова заглянул в зеркало:

— Как вам известно, товарищи, я вчера побрился. Так? После того как Анатолий выпустил меня из своих цепких лап, я решил вернуться в «Поплавок». И, представьте, попал в самую точку.

— Так, значит, ты их выручил! — воскликнул просиявший Сидоренко.

— Когда я рассчитался с этим старым маседуаном под бешамелью, — поглаживая ладонью щеку, продолжал летчик, — девушки, все втроем, кинулись мне на шею. Я их всех трех держал в своих объятиях. Но это длилось лишь одно мгновенье, а затем все растаяло, как сон. Если бы не следы губной помады на моем лице, я мог бы поклясться, что все это мне только снилось…

— Так прими же еще один поцелуй от меня! — закричал Сидоренко. — А то, спрашивается, какого же черта ты брился?

— Ввиду того, что ты не знаком с системой Станиславского, — возразил летчик, — я предпочел бы обойтись без твоего поцелуя. Со своим начальством я уже говорил и получил разрешение взять твоего приятеля с собой в Москву.

В детстве Веснин читал сказку о двух студентах, заблудившихся в горах. На одной из вершин они увидели храм, а в храме — отшельника, сидевшего неподвижно.

«Как вы существуете, ведя столько лет такую однообразную жизнь?» — спросил один.

Второй молча смотрел на расписную стену храма, где были изображены девять небесных дев. Девятая, с челочкой на лбу, была неотразимо прелестна. Она подняла руку с цветком и поманила к себе студента. Тот шагнул и очутился в незнакомом городе, а дева, смеясь, манила его все дальше и дальше. Он следовал за ней по улицам, переулочкам к маленькому домику, расписанному красным лаком и золотом. Здесь они были так счастливы, что студенту казалось, будто он не жил до этого и не будет жить после, ничего не существовало прежде и ничто не произойдет впредь. Вдруг он услыхал топот тяжелых, подбитых гвоздями сапог, раздался свист ременной плети, и студент увидел покрытое черным лаком лицо воина в железных латах. Юноша испытал такой страх, что казалось ему, будто он вовсе не существовал прежде и ничто для него уже невозможно впредь. В ужасе он открыл глаза и увидел отшельника, который отвечал на вопрос, заданный первым студентом:

«Насчет однообразия скажу вам — это зависит от обстоятельств. Порой случается, что, взмахнув ресницами, успеешь прожить не одну, а несколько жизней».

Об этой сказке думал Веснин, после того как расстался с Сидоренко. В шесть часов утра он ступил на борт самолета, который мгновенье спустя оторвался от земли и стал набирать высоту. В одиннадцатом часу того же дня Веснин уже выходил из ворот Московского аэропорта, отсюда на такси он помчался в главк.

Но попасть на совещание было не так просто: его фамилия не значилась в списке участников. Пришлось побегать вверх и вниз по лестницам, добиваясь в различных отделах Главного управления пропуска на право присутствовать на совещании.

Тем временем Евгений Кузьмич Горбачев успел закончить свой доклад и ответить на все вопросы, выкурить в перерыве несколько папирос, выпить чаю и приготовиться к тому, что он предполагал услышать от товарищей, высказавших желание выступить по докладу.

Как раз к началу прений попал наконец в зал Веснин. Он не мог и теперь еще получить слова — до него записалось двенадцать человек. В зале уже зажгли люстры, а за окном было совсем темно, когда Веснин получил возможность говорить о докладе, которого он не слыхал. На выступление было дано пять минут. Но Веснин говорил и отвечал на вопросы почти целых три часа.

Совещание закончилось поздно.

У Веснина пропал голос, пот струился по лицу, и он вытирал лоб и щеки почерневшим, мокрым носовым платком. Он ничего не ел со вчерашнего дня, он утром в первый раз в жизни поднимался в воздух, и самолет не был приспособлен для перевозки пассажиров, там не было ничего, кроме пространства за бортом, куда можно было сплевывать подступавшую к горлу рвоту. Эту старую грузовую машину качало и бросало всю дорогу — погода не была в то утро «лётной».

Делая свое сообщение об импульсном генераторе сантиметровых волн, Веснин огромным напряжением воли заставил себя преодолеть головокружение и озноб. Все время, пока он присутствовал на совещании, Веснин не хотел ничего, кроме возможности склониться над раковиной и облить голову холодной водой. Он не видел ни Горбачева, ни Угарова и никого другого из тех, кому рассказывал сейчас о своих работах.

Евгений Кузьмич Горбачев не летал перед совещанием на самолете и не постился в течение суток. Но он был так же бледен, как и Веснин. Идеи Горбачева получили признание, он не был никем и ни в чем обижен. Успех Веснина с его магнетронным генератором не был оскорбительно легким или незаслуженным. И все же Евгению Кузьмичу было горько. К концу совещания он выступил в поддержку предложений Веснина. Горбачев работал над своими триодными генераторами более пяти лет. Принятие магнетрона означало, что вся техника, основанная на триодах, должна была уйти в архив; все схемы и конструкции триодных генераторов становились ненужными.

Поздно вечером главный инженер Главного управления электрослаботочной промышленности подытожил предложения, сделанные по сообщению Веснина:

— Всемерно форсировать работу по импульсным магнетронным генераторам сантиметровых волн. Организовать при Ленинградском электровакуумном заводе специальное конструкторское бюро магнетронных генераторов.

В раздевалке главка маленький человечек с морщинистым лицом подошел к Горбачеву и пожал ему руку. Это был харьковский профессор Семен Борисович Кампов.

— Евгений Кузьмич, пройдемтесь немного пешком, — сказал Кампов, когда они вышли. — Нам по пути, я провожу вас. Вы не возражаете?

Горбачев не возражал. Он, оказывается, имел намерение походить по изменившимся московским улицам. Он давно уже не был в Москве: