Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

— Он дал Камень?!

Келли воспрянул:

— Нет, Камень пока не дал.

— Дал ключ к загадкам книги?

— Нет… Ключа тоже не дал, зато дал красного порошка! У нас будет золото. Много. А обещал еще больше.

Новая пытка для моего истерзанного сердца!

— Ради золота я продал жену?! Мерзавец! Алчная душонка! Грязный кобель!

Келли отскочил. Бессильно опускаются мои руки со сжатыми кулаками. Я ни над чем не властен. Руки жаждут убить негодяя — и не подымаются. Нет сил, нет воли заставить их подчиниться. Меня трясет от смеха, что горше полыни:

— Не бойся, корноухий, уйми свой страх. Тебя, слепое орудие, не убью… Ангел — вот с кем я встречусь лицом к лицу, он мне ответит!

Келли засуетился:

— Братец! Он, Зеленый ангел, святой посланник, все может. Он, если пожелает, может вернуть мне… ох, нет, тебе, тебе вернуть пропавшую Джейн.

Вдруг окрепнув, чувствуя в себе силу зверя, в слепой ярости я бросаюсь на Келли, руки клещами впиваются в его шею.

— Подать его сюда, вызывай Зеленого, живо, слышишь ты, вор и убийца! Сюда его, ко мне, не медля, или прощайся с жизнью, подонок!

Келли валится на колени.

Проносятся смутные картины, еще и еще, им нет конца. Они стремительно сменяют друг друга, в этой бешеной гонке я не успеваю ни разглядеть их, ни осмыслить. Но вот картина прояснилась…

Келли, в богатых одеяниях, отороченных мехом и сверкающих драгоценностями, горделиво вышагивает в парадных залах дворца Розенберга. Представ перед бургграфом, он заявляет, что послан Богом, дабы открыть миру тайну трех стадий алхимического превращения материи, посвятив в нее, однако, лишь немногочисленную когорту призванных. Сию божественную тайну отныне будет оберегать несокрушимый земной храм, а Рудольф, император Священной Римской империи, и немногие избранные паладины станут рыцарями ордена Храма, хранителями нового Грааля.

Розенберг сопровождает Келли к императору, который, ожидая сего «пророка» и «божьего вестника» в особо секретном, отдаленном покое графского дворца, пребывает в опасном, раздраженном настроении.

Я вынужден присоединиться к торжественно шествующим Келли и Розенбергу; император повелел явиться и мне. Розенберг, выскочив вперед, бросается на колени перед Рудольфом и, целуя его руки, на радостях проливает потоки слез и возвещает, подавляя рыдания:

— Ваше величество, свершилось: Ангел явился, истинно, истинно явился нашим глазам!

Император покашливает, едва справляясь с волнением:

— Коли так, Розенберг, принесем ему наше поклонение ибо всю жизнь мы ожидали сего посланника. — Подняв голову, он насупился и заговорил грозно: — Вас тут трое, и явились вы как трое волхвов, пришедших с дарами поклониться новорожденному Спасителю и возвестивших миру с Рождестве. Весть принес тот, что стоит на коленях. Благослови его Бог. А от вас, мудрецы, я жду даров. Где они?

Келли мигом скакнул вперед, но не пал ниц, а преклонил колено.

— Вот! Этот дар послан Ангелом его величеству императору Рудольфу.

Он поднес императору золотую чашечку с красным порошком; как я увидел, там было вдвое больше, чем та щепотка, с какой мы сами когда-то приехали в Прагу.

Император в нерешительности протянул руку к драгоценному подарку. И августейшее лицо вытянулось.

— Дар знатный. Но он не даст долгожданного откровения истины. Это хоть какому холопу дай — и он золото получит.

Горящий взор Рудольфа устремляется на меня. Он ждет, что я поднесу истинный дар, дар спасения, бесценный, как священные дары восточных волхвов. Я опускаюсь на колени, в душе вздрагивая от ледяного озноба, мне нечего поднести императору, я пришел с пустыми руками и пустым сердцем… И тут снова подает голос Келли — можно только дивиться его наглой кротости:

— Велено нам также показать его императорскому величеству и предоставить для испытания особое «стекло», каковое святой Ангел передал, от великой щедрости своей, служителю своему, эсквайру Джону Ди, в ночь первого заклинания. Потому как не все сразу, у всякого таинства есть свои стадии и ступени.

Откуда он взялся?! В моей руке — магический кристалл, черный уголь Бартлета Грина в золотой оправе. Я молча подаю его императору. Рудольф жадно хватает черное зерцало, въедливо осматривает со всех сторон и… капризно оттопыривает нижнюю губу:

— Да на кой?..

Келли молчит, упершись взглядом в августейшую переносицу.

Не дождавшись ответа, Рудольф досадливо морщится и неохотно опускает глаза на черный искрящийся кристалл. Келли все усерднее сверлит взглядом императорское чело. От напряжения у нашего духовидца катятся по щекам капли пота, но он сейчас ничего не замечает.

Император как завороженный сжимает кристалл обеими руками. Его зрачки расширились. Определенно он что-то увидел. И вдруг по его лицу пробегают изумление, внезапная жалость, гнев, сильный испуг, а вот — трепет надежды, робость и торжество, горделивая радость… Коршун устало кивает, и… в его глазах блестят слезы!

Слезы в глазах Рудольфа? Невероятно!

Сколько переживаний отразилось на его лице за короткие мгновения. Мы все в страшном напряжении. Наконец Рудольф говорит:

— Примите мою благодарность, посланники горнего мира. Этому подарку и впрямь цены нет. Он исполнит чаяния посвященного. Ведь не всякий, увенчанный императорской короной здесь, удостоится короны… нездешней. Мы приложим к сему все наше усердие… — Он склоняет гордую голову.

У меня в горле застрял комок, кажется, вот-вот брызнут слезы — нет мочи смотреть, как император смиренно склоняется перед обольстившим его корноухим негодяем.

Столпотворение на маленькой пражской площади — она называется площадью Великого Приора — перед храмом Мальтийского ордена. Кажется, вся Малая Страна сбежалась. Блестит оружие, сверкают драгоценности и украшения на знатных господах, которые из открытых окон богатых домов смотрят спектакль, что разыгрывается внизу.

От дверей Мальтийского храма чинно шествует процессия.

Келли пожалован титулом богемского барона, Келли избран в число паладинов Священной Римской империи и по воле императора стал рыцарем Мальтийского ордена — получил символический удар шпагой по плечу и был миропомазан пред алтарем древнейшего храма сего ордена.

Впереди выступают три герольда в черно-желтых одеждах, двое — трубачи, третий несет пергамент — императорский указ. На всех перекрестках трубачи трубят в длинные трубы, а герольд громогласно оглашает высочайшую волю: отныне в империи стало одним бароном больше, и это — «сэр» Келли, родом из Англии.

С балконов и из высоких консольных окон дворцов глазеют любопытные, но их лица непроницаемы и надменны, порой высокомерно насмешливы, зрители вполголоса, с опаской обмениваются впечатлениями, отпускают колкости и язвительные замечания.