Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Я смотрю на людской водоворот из окна дома Ностица {154} . На душе тяжело, пеленой сырого тумана легли на сердце мрачные мысли. Высокородный хозяин, пригласивший нас с доктором Гаеком полюбоваться забавным зрелищем из окон своего дома, сыплет лестными словами, восхваляя истинную знатность древнего дворянства, к которому я принадлежу, о его гордое достоинство, пренебрегавшее возможностью получать пышные титулы из рук высоких властителей… Зря старается, мне все безразлично. Моя Джейн погибла, навеки скрылась в зеленой бездне…

А вот новая, удивительная картина: рабби Лёв стоит, по обыкновению, спиной к стене и упираясь в нее ладонями, и здесь же, в крохотной комнатке на Златой уличке, расположился в глубоком кресле император Рудольф. У ног рабби тихо дремлет, свернувшись, точно домашняя киска, берберский лев императора — рабби Лёв и царь всех хищников кошачьего рода, как видно, подружились. И я тут же, сижу у маленького оконца, за которым желтеет поредевшая листва. Мой взгляд скользит вниз, и сквозь голые ветви кустов я вижу двух огромных черных медведей, — подняв тяжелые косматые головы, они принюхиваются и, глядя сюда, разевают красные пасти…

Рабби Лёв, не переставая мерно раскачиваться, резко выбрасывает вперед руку. Взяв магический кристалл — «стекло», которое ему принес император, он долго вглядывается в блестящую черную поверхность. И вдруг закидывает голову, так что белая борода встает торчком, кадык под ней дергается, рот растягивается, рабби беззвучно хохочет.

— Ничего и никого нельзя увидеть в зеркале, кроме себя! Хочешь что-то увидеть — вот и видишь в куске угля, что самому хочется. Жизни в этом угле нет — была, да сгорела.

Рудольф нахохлился:

— Вы хотите сказать, приятель, это обман, подделка? Но я своими глазами…

Старый раввин не шелохнулся в своей нише. Только покачал головой, глядя не на императора, а в потолок низенькой комнатки:

— А Рудольф — подделка? Рудольф был отшлифован, как это «стекло», потому он — император; весь отшлифован, гладко, так что в нем могут отражаться любые события прошлого Священной Римской империи. Но живого сердца в них нет, у императора нет, и у куска угля нет…

Эти слова полоснули мне душу. Я смотрю на высокого рабби и чувствую — к моему горлу приставлен жертвенный нож…

Гостеприимный дом доктора Гаека стал полной чашей. Золото рекой течет отовсюду. Розенберг засыпал нас неимоверно щедрыми, бесценными подарками за милостивое разрешение присутствовать во время одного из ночных заклинаний, на котором, как посулил Келли, Ангел непременно явится. Не только свои богатства, но и самую жизнь, жалкую и близящуюся к концу, бургграф готов отдать ради откровений в новом храме — «Ложе западного окна».

Понятно, что Келли позволил ему спуститься в подземелье.

Мрачное действо начинается. Все идет заведенным порядком, ничего нового. Но нет моей Джейн… Застыв в ожидании, я едва дышу. Час пробил, Ангел ответит мне за Джейн, принесенную ему в жертву!

Розенберг дрожит всем телом и без умолку бормочет себе под нос молитвы.

Келли восседает на груде мешков. Вот он восторженно закатил глаза…

И вот — исчез. Там, где был Келли, разгорается зеленое сияние… Ангел! Розенберг при виде грандиозной фигуры повалился на колени. Слышны его всхлипы:

— Удостоился… я удосто… сто… сто… ился…

Всхлипы переходят в поскуливание. Почтенный граф ползает в пыли и лопочет что-то невнятное, точно впавший в детство старичок.

Ангел обращает свой леденящий взор на меня. Я хочу заговорить и не могу разжать губ. Вид его ужасен, невыносим. Надо собраться с силами, одна попытка, другая… Напрасно, все напрасно! Под этим мертвым, каменным взором я не могу пошевелиться, я… каменею…

Из дальнего далека доносится его голос:

— Твое присутствие здесь, Джон Ди, мне неугодно. Твоя строптивость неразумна, а недовольство испытанием, коему ты был подвергнут, означает, что в твоем сердце нет смирения. Безуспешным останется великое делание и не сбудется мечта о спасении, покуда в сердце ученика обретается пагубное непокорство. Ключ и Камень обрящет послушный! Томиться в изгнании будет непокорный смутьян! Отправляйся в Мортлейк и жди меня там!

Небесный круг Зодиака… Что возвещают мне звезды? Безостановочное вращение колеса? Понимаю: это годы, долгие, долгие годы, медлительный ход времен… Вокруг — развалины, мертвое пепелище.

Я брожу меж почернелых от копоти стен, ветер срывает с них истлевшие клочья штофа. Ноги скользят на трухлявом пороге замковой башни, не узнать комнат, что были здесь раньше, запустение царит на развалинах, где ныне прохожу я, в прошлом — беспечный хозяин прекрасного замка. Не прохожу — еле бреду, ковыляя и спотыкаясь, устал я, устал, безмерно устал.

С трудом взбираюсь по обгоревшей деревянной лестнице. Щепки и ржавые гвозди рвут мое старое, потрепанное платье. Вхожу в небольшое помещение, пахнет затхлым… лаборатория, в которой я когда-то получал золото! Пол здесь прочный, выложен кирпичами, поставленными на ребро. В углу очаг, на нем миска, из которой раньше ели мои собаки, на дне немного молока, рядом — сухая краюха хлеба… Тут есть даже некое подобие кровли из криво и косо положенных досок, защита от непогоды, хотя в щели со свистом задувает студеный осенний ветер… Сожженный Мортлейк, родовое гнездо, откуда бежал я пять лет назад глубокой ночью, спасаясь от разъяренной толпы, пустившись в далекий путь — в Прагу, к Рудольфу…

Из всех помещений замка только лаборатория и уцелела. Я с грехом пополам устроился, благо есть кров над головой, не беда, если делят его со мной совы и нетопыри.

А сам я каков? Воплощенное запустение. Седой как лунь, всклокоченные космы, спутанная борода, неряшливые клочья волос в носу и ушах. Развалина… В развалинах лежит мой каменный замок, развалиной стало и мое тело. Корона Англии, престол Гренландский… Какое там!.. Королева рядом со мною на троне, сверкающий кристалл в царственном венце… Прости-прощай! Надобно радоваться хотя бы тому, что сынок мой Артур в безопасности, его отправили в Шотландию, к родным моей покойницы, моей Джейн… Я покорился Зеленому ангелу западного окна. Покорился его велению, покорился приговору… итак, я отвергнут?

Зуб на зуб не попадает, хотя Прайс, не забывший старого друга, привез теплые пледы и укутал меня. Озноб идет изнутри, одолевает старческая слабость. И нет конца боли, терзающей одряхлевшее тело, что-то гложет меня, неустанно подтачивает жилы, несущие соки жизни.

Прайс наклоняется надо мной, как добрый лекарь, выслушивает, мягко прижавшись ухом к моей сгорбленной спине, бормочет:

— Здоров. Дыхание чистое. Жизненные соки в должном соотношении… Железное сердце!