Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Но по вашей же воле с вами может говорить лишь зеркало, а оно открывает только крохотную частицу истины…

Вы услышите это, но не будете знать, что вам делать… Вы и сейчас не ведаете, что в нескольких словах вам преподнесена ценнейшая крупица того тайного знания, какое только может вынести смертный!

— Так чем кончится война-то? Кто победит? — прервал своим выкриком лакей пророческую речь лунатика. — Немцы, что ли, пан Зрцадло? Какой же будет конец?

— Конец?.. — Актер медленно повернулся к лакею и недоуменно уставился на него. Лицо одержимого как-то обмякло, а глаза словно помертвели. — Конец?.. — повторил он. — Пожар в Лондоне и восстание в Индии — вот… начало… конца.

Его обступили со всех сторон, наперебой задавая вопросы, но он не сказал больше ни слова, теперь это был бесчувственный автомат.

Русский кучер прятал свои остекленевшие глаза, упершись взглядом в пол. Вожжи, с помощью которых он хотел управлять толпой мятежников, были вырваны из его рук.

Игра проиграна… Там, где вспыхнул огонь сектантского безумия, ему, жаждущему власти честолюбцу, не досталось ведущей роли. Какой-то неуловимый призрак сбросил его с козел и взял вожжи в свои руки.

У Поликсены устали глаза, и, чтобы восстановить силу зрения, она погрузила взгляд в черноту ямы, вокруг которой сидели заговорщики. Она и так уже чуть не ослепла от резкого света ацетиленового факела прямо над головой Зрцадло.

В полумраке то и дело вспыхивали отсветы пламени, почти обжигавшие сетчатку глаз.

И Поликсене казалось, что в мерцающем пространстве роятся уже иные существа, из глубины появлялись какие-то призраки, которые из-за переутомления зрительных нервов принимали знакомые черты. На нее надвигались исчадия омрачавшей душу Вальпургиевой ночи.

Поликсена чувствовала, как лихорадочно трепещет в ней каждый нерв, как ее бьет дрожь какого-то странного, еще ни разу не испытанного возбуждения.

Слова актера продолжали звучать бесконечно повторяемым эхом и будили в ней ощущения, которые прежде были вовсе не ведомы ей.

Люди внизу, казалось, тоже были сами не свои, словно в них вселился бес фанатизма. Она видела исказившиеся лица, руки, кромсающие воздух в дерганой, неестественной жестикуляции, слышала вопли: «Бог говорил с нами!», «Я — Бог!», «Он сказал: я — Бог!»

Оттокар безмолвно стоял, прислонившись к стене; в лице ни кровинки, взор мерцающих отблесками огня глаз прикован к фигуре актера, которая казалась вырубленной из камня.

Она вновь задержала взгляд на черном зеве и содрогнулась: из глубины поднимались уже не просто образы, всплывала окутанная туманом призрачная жизнь, и это не игра огненных бликов… вот — Оттокар, а вот — его подобие, тень прошлого со скипетром в руке!

Потом удалось разглядеть человека в ржавом шлеме с черной повязкой на глазах, какую носил Ян Жижка, главарь гуситов, а это — ее нельзя было не узнать — графиня Поликсена Ламбуа, лишившаяся рассудка здесь, в этих стенах; только теперь вместо богатого наряда — серая тюремная роба, а на лице — жуткая улыбка сумасшедшей. И еще какие-то люди. Все они разбредались по освещенному факелами помещению, смешивались с заговорщиками, едва не задевая их, но не замечаемые ими.

А двойник Оттокара слился с ним самим. Тем временем человек в шлеме обогнул Зрцадло и исчез за его спиной, и тут лицо актера пересекла полоска тени, очень похожая на черную повязку слепого гусита, а ржавый шлем преобразился в шапку нечесаных волос. Призрак графини подскочил к русскому и стиснул руками его горло. И тот, казалось, почувствовал смертельную опасность и захрипел, хватая ртом воздух. Фигуру графини постепенно стирал яркий свет факелов, но белые пальцы, должно быть, все еще сжимали горло.

Поликсена поняла немой язык этих теней и то, что они хотели сказать ей. Всю энергию своей воли она направила на Зрцадло. Авейша. Вспомнился рассказ азиата.

Почти в тот же миг актер как бы очнулся, начал жадно и шумно втягивать ноздрями воздух. Увидев такую разительную перемену, все в испуге попятились.

Кожевник своей узловатой рукой указал на черную повязку.

— Ян Жижка! Ян Жижка из Троцнова! — закричал он.

— Ян Жижка из Троцнова! — громким шепотом повторяли остальные.

— Ян Жижка из Троцнова! — визгливо ужаснулся лакей и закрыл ладонями лицо. — Богемская Лиза говорила, он должен вернуться!

— Богемская Лиза предсказала! — подтвердили голоса из темных углов.

Зрцадло вытянул левую руку и начал шарить ею в воздухе, будто ища голову стоявшего на коленях человека.

Глаза актера были неподвижны, как у слепого.

— Kde ma svou ples? — услышала Поликсена глухой голос и мысленно перевела: «Монах, где твоя тонзура?»

Со зловещей медлительностью одержимый поднял кулак и вдруг обрушил его на невидимую голову, точно ударил молотом по наковальне.

Толпа вздрогнула от ужаса — у всех на глазах Ян Жижка, явившийся из времен таборитов, размозжил поповский череп.

Поликсене казалось, что она ясно видит рухнувшую на пол фигуру в серой сутане… Рассказы о гуситских войнах, тайком прочитанные ею в детстве, становились живыми картинами — вот на белом коне черный Жижка в железных доспехах скачет вдоль строя своих отрядов, на солнце сверкают косы и шестоперы; а там — вытоптанные поля, пылающие деревни, разграбленные монастыри.

Перед ней развертывалась кровавая битва с адамитами {11} 11 С. 121. …кровавая битва с адамитами… — Адамиты — религиозная секта внутри христианства; в основе вероучения — идея возвращения в первобытное состояние (проповедовали обнажение человеческого тела, общность жен и имущества). , обнаженные мужчины и женщины под предводительством неистового Борека Клатовского, вооружившись лишь ножами и каменьями, бросаются на таборитов, рвут зубами горло врагу, сеют вокруг смерть, забивая людей, как бешеных псов, а сорок последних берут в кольцо, чтобы потом заживо сжечь на кострах… Она слышала гул и гомон войны на пражских улицах, перекрытых тяжелыми цепями, чтобы остановить натиск безумных таборитов; слышала вопли ужаса, издаваемые бегущим с Градчан гарнизоном, удары каменных ядер, звон булав и секир, свист пращей.

У нее на глазах сбывалось проклятие умирающих адамитов: «Да ослепнешь ты совсем, одноглазый Жижка!» Прожужжавшая в воздухе стрела поразила зрячий глаз воеводы. Опершись обеими руками на плечи своих атаманов, он стоит на холме в кромешном мраке своей слепоты, а внизу при ярком свете дня кипит смертный бой. Она слышала, как Жижка отдает приказы, точно серпом косившие вражеские ряды. Она видела, как смерть, подобно молнии, срывается с его простертой руки… А потом… потом — самое страшное: Жижка умер от чумы, и все-таки… все-таки он жив! Его кожа натянута на барабан! И его голос стал страшным, лающим барабанным боем, который обращает в бегство всех, кто его заслышит.