Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Бесчисленное множество благодарственных писем!

— Вальпургиева ночь, — тяжко вздохнул императорский лейб-медик, не сразу осознав, что уже не спит.

— Зачем он пожаловал?

— Не могу знать, — последовал краткий ответ лакея.

— Как он выглядит?

— По-разному?

— То есть?

— Штефан Барбец каждые пять минут переряжается. Потому как не хочет, чтоб его узнали.

Немного подумав, Флюгбайль сказал:

— Ладно, пусть войдет.

В дверях кто-то торопливо откашлялся, и мимо лакея в комнату на бесшумных резиновых подошвах прошмыгнул косой на оба глаза человек с налепленной на нос бородавкой и жестяными орденами на груди. Согнувшись в глубоком поклоне, он отвел локоть руки, придерживавшей портфель и соломенную шляпу, и обрушил на хозяина поток подобострастного словоблудия, завершив его фразой:

— С чем и спешу нижайше засвидетельствовать свое почтение милостивому господину королевско-императорскому лейб-медику.

— Что вам угодно? — резким тоном спросил Флюгбайль, нервно вскинув руку под одеялом.

Шпик опять было что-то застрекотал, но лейб-медик еще более сурово осадил его:

— Говорите толком, зачем пришли!

— Это, прошу пардона, касательно госпожи графини, сиятельной барышни… Несомненнейше достопочтеннейшей юной особы… Нет, вы не подумайте, ни малейшей тени… Упаси бог!

— Какая еще графиня? — удивился лейб-медик.

— Ну уж его превосходительство знают какая.

Флюгбайль не стал допытываться, чувство такта не позволяло ему выяснять имя.

— Нет, не знаю никакой графини.

— Как будет угодно его превосходительству.

— Да… Гм… Ну, а я-то здесь при чем?

Взмахнув ласточкиным хвостом своего сюртука, сыщик смиренно присел на краешек кресла, повертел в руках шляпу и поднял на хозяина косые, со слезой подобострастия глаза. И тут его вновь прорвало:

— Тысяча извинений, господин императорско-королевский лейб-медик… Но осмелюсь заметить… дело, видите ли, в том, что прелестная молодая дама, нежный, едва распустившийся, как говорится, цветок и вообще… Я и сам, поверьте, глубоко сокрушен тем, что благороднейшая особа, да еще в юных летах, без всякой нужды, извините, бросается на шею такому оборванцу, как Вондрейц, у которого ни гроша за душой… И вообще. Ну да будет об этом. Я знаю, его превосходительство запросто бывают в одном доме… Конечное дело, в доме оно сподручнее… Впрочем, если этот дом не устраивает, могу предложить другой. У каждой комнаты отдельный вход. И все такое…

— Мне нет до этого дела! Ничего не хочу слышать! — вспылил Пингвин, сбавив, однако, тон последних слов, так как ему хотелось знать, что еще вертится на языке у этого прохвоста.

— На нет и суда нет, ваше превосходительство! — разочарованно вздохнул «приватный орган». — Я просто подумал… Экая жалость! Вот и расплачивайся за пару слов про молодую графиню только за то, что я о ней кое-что знаю… Кроме того, я прикинул, — в голосе Барбеца зазвучали уже ехидные нотки, — господину лейб-медику больше не понадобилось бы ходить к Богемской Лизе… Н-да.

Тут Флюгбайль не на шутку сдрейфил и не сразу сообразил, что ответить.

— Неужели вы и впрямь думаете, — вымолвил он наконец, — что я по этой надобности заходил к старой карге?.. Вы в своем уме?

Сыщик вытянул руки, как щитом прикрываясь растопыренными ладонями.

— Разрази меня гром! И в мыслях такого не было, ваше превосходительство! Честное благородное! — Он забыл про свое косоглазие и настороженно засматривал в глаза хозяина. — Мне ли не понять, что ваше превосходительство совсем для других причин ходили… пардон… к Богемской Лизе… Как пить дать… Да и я к вам пришел… со своими причинами… Н-да.

— Что вы имеете в виду? — спросил Пингвин, приподнимаясь на подушках.

— Видите ли, мой хлеб — моя деликатность. Не могу же я так вот прямо сказать, что его превосходительство замешаны в заговоре, к коему прикосновенна Богемская Лиза, хотя…

— Что «хотя»?

— Хотя теперича многие видные господа подозреваются в государственной измене.

Императорский лейб-медик подумал, что ослышался.

— Государственная измена?

— Упаси бог! Покуда только подозрение в оной.

А поскольку Флюгбайль не уловил нюанса, шпик, устремив горестный взор на свои плоские ступни, подыскивал более ясные выражения.

— Да, подозрение. Но ведь и этого вполне довольно. К моему великому прискорбию! Ведь будучи законопослушным гражданином, я обязан верноподданнейше заявить о своих… подозрениях куда следует… Я человек долга… Честное благородное!.. Однако же, если мои подозрения будут развеяны… Сами знаете, в нашем грешном мире рука руку моет. — Он невольно посмотрел на свои грязные ногти.

В груди Пингвина клокотала едва сдерживаемая ярость.

— Если без обиняков, вы хотите на лапу?

— Ваша воля! Исключительно на благоусмотрение вашего превосходительства.

— Так и быть.

По звонку императорского лейб-медика тотчас явился слуга.

— Ладислаус, возьми этого типа за шкирку и спусти с лестницы!

— Слушаюсь.

Громадная ладонь, точно пальмовый веер, затмила свет в глазах мастера сыска, и он покинул дом лейб-медика значительно быстрее, чем хотел бы.

Флюгбайль слышал, как он пересчитал все углы в коридорах, а затем пушечным ядром проскакал по ступеням.

«Боже мой! Ладислаус опять понял меня слишком буквально», — вздохнул Пингвин, сложив руки на груди, и сомкнул веки с намерением продолжить прерванное отдохновение.

Не прошло и четверти часа, как его вырвал из забытья какой-то визг.

Вслед за этим робко скрипнула дверь, и в комнату неслышными шагами вошел барон Эльзенвангер вместе со своим рыжеватым псом Броком. Барон на цыпочках приближался к постели лейб-медика, от чего-то предостерегая его приложенным к губам пальцем.

— Приветствую тебя, Константин! Чему обязан в такую рань?.. — радостно воскликнул хозяин, но тут же осекся, увидев на лице своего друга бессмысленную, идиотическую улыбку. «Бедняга, — содрогнувшись, подумал он, — утратил остатки своего и без того невеликого ума».

— Ш-ш-ш! — с таинственным видом прошипел барон. — Только молчок! Молчок! — Он пугливо осмотрелся, вытащил из кармана пожелтевший конверт и бросил его на постель. — Возьми это, Флюгбайль, только молчок, молчок!

Старый охотничий пес поджал хвост и не сводил полуслепых, замутненных катарактой глаз со своего сумасшедшего хозяина, потом приоткрыл пасть, словно собираясь завыть, но не издал ни звука. Все это выглядело ужасно.

— Чего ты хочешь? Про что молчок? — плохо скрывая жалость, спросил лейб-медик.

Эльзенвангер предостерегающе поднял палец:

— Прошу тебя, Тадеуш… не упорствуй. Ты знаешь… ты знаешь… — Шепот приближался к Флюгбайлю, пока у того не запылало ухо. — За мной следит полиция, Тадеуш… И прислуга знает об этом. Все разбежались. И Божена тоже.