Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Они вновь проплывали перед ней чередой видений, решивших еще раз напомнить о себе, прежде чем кануть в небытие. Это были какие-то бесчувственные тени, наподобие вырезанных из серой бумаги силуэтов, которые нельзя связать ни с одной реальной эпохой; они медленно разворачивались, сменяя друг друга в тусклом, мертвенном мареве.

В разрывах этих видений всякий раз проступала темно-коричневая резьба старых, изъеденных червями шкафов ризницы, как будто нынешний день силился напомнить о себе, робким шепотом подтверждая факт своего существования.

Ее воспоминания не простирались дальше того часа, когда она убежала из Далиборки и блуждала по улицам. На полпути к дому Поликсена повернула и вновь направилась к домику смотрителя, всю ночь она провела у постели измученного сердечными спазмами Оттокара. Он лежал без сознания. Той ночью Поликсена поклялась себе никогда не покидать любимого. А все, что было прежде — впечатления детства, монастырское бытие в кругу стариков и старух, среди запыленных книг и постылых пепельно-серых вещей, — все отступило, безвозвратно исчезло, точно было пережито не ею, а бесчувственным портретом.

Сквозь эту черную завесу теперь прорывались лишь слова и картины самых последних дней, составляя единый ряд.

Она слышит речь актера, он вещает так же, как тогда в Далиборке, только еще более повелительно и обращаясь к более узкому кругу: предводителям «таборитов», к Поликсене и Оттокару. Это происходит в грязной лачуге старухи по прозванию Богемская Лиза. Скудный свет коптящей лампы… Затаив дыхание, мужчины слушают пророчества одержимого, они думают, перед ними опять, как в Далиборке, не кто иной, как Ян Жижка, вождь гуситов.

И Оттокар тоже так думает.

Лишь она одна знает, что все это не более чем ее собственные представления, навеянные старинными полузабытыми легендами. Родившись и обретя форму в ее мозгу, они передались актеру и приняли вид еще более кошмарной реальности.

Поликсена понимала: помимо собственной воли она становится источником магической авейши, но не может управлять этой силой, которая действует самостоятельно и, видимо, подчиняется чьим-то, но не ее приказам. Да, она рождается в ее груди, исходит из нее, но поводья держит чужая рука. Возможно, это невидимая рука ее неотступного призрака — Поликсены Ламбуа.

Но и на сей счет у нее нет уверенности, временами она склоняется к мысли, что магическую силу авейши вызвал тот голос во дворе под липами, молящий утолить тоску Оттокара… Ее собственные желания умерли. «Оттокар должен быть коронован, в своей любви он стремится к этому ради меня. Коронован, пусть даже на час. А мое собственное счастье?.. Мне до него и дела нет…» Это было единственным желанием, какое еще теплилось в ней, но и его, скорее, нашептывал образ прапрабабки из глубины ее существа, где скрывался неистребимый росток от корня кровососущего племени, древнего рода душегубов и поджигателей, который продлился в ней и сделал ее орудием вторжения в жизнь новых поколений, истинной наследницей кровожадной страсти. В жестах и словах актера совершается чудо, она видит, как легенда о главаре гуситов становится явью, сквозь века пробившей дорогу в сегодняшний день. У нее мурашки пробегают по коже.

Она предвидит конец: призрак Яна Жижки ведет безумных на верную смерть.

Предчувствия были уже не только воображаемыми картинами — невидимая энергия авейши облекала их в плоть. Воздушные замки Оттокара должны утвердиться на земле. Голосом Жижки Зрцадло отдает приказы, он повелевает короновать Оттокара, а кожевнику Станиславу Гавлику во исполнение пророчества показать свое мастерство. Огласив последнюю волю, Зрцадло… вонзает себе в сердце нож.

Гавлик послушно склоняется над трупом.

Мужчины в ужасе бегут прочь.

Но ее не устрашить, она, не дрогнув, стоит на прежнем месте. Портрет, вошедший в ее плоть и кровь, хочет видеть, проследить все действо.

И она дождалась: наконец-то кожевник исполнил свою кровавую миссию.

И вот перед глазами — другой день. Часы упоения и любовной истомы быстротечны, как мгновения.

Оттокар сжимает ее в объятиях и говорит о близком торжестве счастья и великолепия. Он хочет бросить к ее ногам все сокровища земли. Ей не измыслить такого каприза, который он не смог бы исполнить. Его поцелуи обещают разбить все оковы с клеймом «невозможное». Убогое жилище под липами станет прекрасным чертогом… Она видит, как он несет на руках воздушный замок, который построил для нее… Он заключает ее в жаркие объятия, и она чувствует, как впитывает его кровь и становится его матерью… И приходит озарение: тем самым он сделал ее бессмертной, из жара похоти взовьется пламя страсти, из тлена произрастет нетленное — вечная жизнь, в которой одно рождается из другого.

Новая страница воспоминаний: ее окружают циклопические демоны мятежа — мужчины с железными кулаками, в синих блузах с алыми повязками на рукавах.

Они составляют эскорт телохранителей.

А называют себя по примеру средневековых таборитов Братьями горы Хорив.

Они несут Оттокара и ее по полыхающим красными флагами улицам.

И чудится: кровавая дымка застилает стены и окна.

Впереди и по обе стороны воют беснующиеся толпы с факелами над головами: «Слава Оттокару Борживою, владыке мира! И Поликсене, супруге повелителя!»

Она слышит свое имя, но оно кажется ей каким-то чужим, как будто уже не имеющим к ней отношения. Она чувствует, как торжествует в ней портрет покойной графини, принимая все величания на свой счет.

Стоило толпе на мгновение утихнуть, как тут же зловещим отрывистым хохотом заходился барабан тигрообразного кожевника Гавлика, который, оскалив зубы, возглавлял дикое шествие.

Из боковых переулков слышались предсмертные крики и шум рукопашных схваток. Разрозненные группы тех, кто пытался оказать сопротивление, толпа безжалостно сметала с пути, превращая в кровавое месиво.

Поликсена смутно догадывается, что всем этим кровавым парадом неслышно командует образ, скрытый у нее в груди, и это даже радует ее: значит, руки Оттокара чисты, он не повинен в смертоубийстве.

Оттокар опирается руками на головы несущих его мужчин — лицо белое как мел, глаза закрыты.

Вот и ступени замковой лестницы, они ведут к собору. Само безумие поднимается по ним.

Поликсена пришла в себя. Образы воспоминаний рассеялись. Перед глазами — голые стены ризницы и ноздреватая резьба старинных шкафов.

Божена упала на колени и принялась целовать края ее одежды. По лицу горничной Поликсена попыталась понять, что чувствует эта девица.

Ничего похожего на ревность или страдание. Ничего, кроме ликования и гордости.

Грянул колокольный звон, затрепетали огоньки свечей…