Владимир Ткаченко-Гильдебрандт - Загадочная шкатулка герцога де Блакаса

Пришло время завершить перечень этих мерзостей, который я и так сузил рамками единственного диоцеза (33); пришло время, как бы я не приказывал своему сердцу, сделать очевидным во славу человечества, сколько отвратительных мистерий было навязано огромному числу людей в знаменитом и благородном ордене, который я чту намного более лояльного снисхождения, потому даже сделался историком печальных причин его падения.

По мнению некоторых братьев, тяжкие беззакония были принесены с Востока и введены в орден несколькими из наиболее развращенных начальников (34): с моральной точки зрения этому нельзя не поверить! В действительности, необходимо время, чтобы орден целиком разложить; необходимо несколько поколений руководителей, следующих одной и той же мысли (35). Эта внезапная и неожиданная инициация без предварительной подготовки и новициата: подобное не прослеживалось и не прослеживается среди таинственных посвящений в античных мистериях или современных обществах. Древность формировала своих адептов постепенно и посредством долгих испытаний; здесь же все отличается. Первое, что делают братья, это дают обет послушания, то есть клятву не разглашать тайны капитулов и, в частности, их посвящения, а также не оставлять Орден Храма для лучшего или для худшего ордена (36). Однажды произнеся свои обеты, они не могли покинуть Орден Храма без решительного позволения вышестоящего начальства, и они получали его только для того, чтобы вступить в суровый Картезианский орден.

Присяга, которую произносили тамплиеры, была торжественной: она творилась на открытом миссале, и посвященный возлагал свои руки на само место, где находились канон мессы и изображение Христа (37). Странное противоречие этих людей, которые тут же шли отрекаться и хулить Бога, во имя которого сейчас присягали! Сразу после произнесенных обетов и перед посвящением, они рассматривались как целиком связанные и как рабы ордена (38), ведь они спешили дать обет послушания всему тому, что им было бы предписано статутами ордена или вышестоящими братьями, и они мгновенно прекращали принадлежать самим себе, а магия воинской и религиозной клятвы столь изощренно и полностью опутывала их сознание, что буквально вязала по рукам и ногам как жертв греховного вступления в сообщество внутри сообщества, о существовании которого не давали никому из них усомниться даже пройденные испытания; однако подчинение для братьев давалось тем большей ценой, чем было более тягостным “Крайне необходимо, чтобы ты сделал это, как и я это сделал сам; поскольку ты давал обет послушания и пр.” Вот обыкновенная речь посвятителя, добавлявшего: “Но берегись: если ты пойдешь против своей клятвы, то погибнешь” (39). Можно ли представить себе, насколько чудовищное потрясение и все виды неожиданностей должно было запечатлеть неслыханное разоблачение мистерий в душах этих людей, совершенно к нему неподготовленных, воображавших для себя лишь путь воинской чести и религиозной преданности. Нужно ли большее для того, чтобы сокрушить разум одних и вести сознание других к непредвиденному насилию, посеяв в души многих шипы непрерывных угрызений совести (40)? Что получалось из этих ужасных сцен: одни пытаются скрыться, и требуется вмешательство короля Франции, чтобы виновный не подвергался бы постоянному тюремному заключению (41); один посвятитель после срамного поцелуя падает в обморок, и его вынуждены были унести в полумертвом состоянии (42); другой сожалеет о том, что не мог убить своего посвятителя (43). Одних угрожают отправить в место, где они не увидят ни своих ног, ни своих рук (44); другим сулят бесконечным тюремным заключением, где они найдут смерть (45); третьих запугивают удушением и сбрасыванием во рвы (46); иной раз обнажают мечи (47), пытаясь силой достигнуть того, чего невозможно достичь доброй волей (48); один брат был насильно подвержен каре и посажен в тюрьму без положенного питания (49); этот находился в тюрьме три дня (50); тот в течение восьми дней (51); брат Гумберт де Пюи (Humbert de Puy) в диоцезе Пуатье был закован в кандалы и содержался на хлебе и воде в одной из башен в течение тридцати шести недель (52). Какая жалость слышать стоны этих бедных людей: одни из них вовсе жалели, что родились на свет (53); другие предпочли бы потерять руку (54); третьи хотели бы оказаться на сто футов под землей (55); некоторые пытались договориться или теряли рассудок от ужаса. Так, брат Жан де Фуиллейо (Jean de Eouilleyo) из парижского Тампля говорит, что он добровольно отрекался от Бога, почитаемого язычниками; и когда над ним совершили насилие, он вскричал, обернувшись к своему посвятителю: “Я отрекаюсь от тебя”. Это слышал брат, принуждавший его силой, и все сделали вид, что отречение подлинное, что и требовалось от него (56). Брат Ж. де Пон-л’Эвек (J. de Pont l’Eveque) отрекался от креста, но не от Распятого (57).

Брат Иаков из диоцеза Труа (Troyes), имея большое замешательство перед отречением, увидел длинный меч, которым ему угрожали, и трижды вскричал: “Я отнашего Господа, поскольку вы этого хотите” (58). Жилле д’Энкрей (Gillet d’Encrey) из диоцеза Реймса (Rheims), когда ему предложили отречься, ответил, что не сделает этого, даже если ему отрубят голову (59). Когда им предлагалось разделить свои постели с братьями, некоторые думали в своем простодушии, что это делалось с благой целью предотвращения недостатка постелей (60); и если даже имеются признания крайней тяжести на сей счет (61), я поспешу сказать, к чести наших рыцарей, уже и так тяжко скомпрометированных, что эти признания ограничиваются малым числом. Согласно их разнообразным характерам или более или менее опрометчивой ревности в исполнении испытаний, наконец, в соответствии с их невинностью или развращенностью, посвятители были жестки, требовательны или, наоборот, сдержанны и терпимы (62). И все же, следя за действиями посвятителей, свидетели обладали большим или меньшим усердием для верного исполнения мистерий посвящения, и проявление снисхождения было рискованным (63). Хотя и нет открытого изобличения, несмотря на тихое неодобрение большинства братьев этим кощунственным практикам, навязанных поначалу им ими же самими. Отдельные посвятители доходили до того, что говорили профессу: “Отрекайся, по крайней мере, устами” (64). Другие говорили посвящаемому: “Делай это, и ты исповедуешься” (65). Некоторые братья хотели идти в Рим умолять о прощении и просить о вступлении в другой религиозный орден (66); другие лишились покоя из-за того, что не могли исповедаться у капелланов ордена или епархиальных священников (67). Порой даже кажется, что иные посвятители, если замечали, что их посвященные какое-то время после находились в подавленном состоянии, убеждали их не воспринимать всерьез все произошедшее (68): по мнению последних, это было лишь испытание послушания, не имевшее никакого последствия для веры (69).