Владимир Ткаченко-Гильдебрандт - Загадочная шкатулка герцога де Блакаса

Другие иудействующие христиане давали ПРЕМУДРОСТИ имя Иоиль (36), хотя Блаженный Феодорит вменяет авторство мифа об этой муже-деве и дочери света самому Манеса. Итак, посмотрим, не принадлежало ли имя МЕТЕ,данное премудрости (37) в надписи на нашей шкатулке из Эссаруа, временам, когда манихейский синкретизм растворял в себе разнообразные доктрины гностицизма.

Этот миф не является новым, ведь, согласно Святому Епифанию (38), фибиониты, карпократианская секта, идущая от валентиниан (39), о нем знала; но, вследствие идей своей нечестивой доктрины, они в него добавили, касаясь МЕТЕ, одну омерзительную аллюзию (40).

В VI веке миф о МЕТЕ преподавался в Афинах эклектиком Аамаскием (Ватаясшя) (41). И стоит поискать этот синкретизм в египетской теогонии, где Исида, по словам Плутарха, неоднократно именуется Мут (Mouth) и МЕТВЕР (METHVER) (42).

Египтяне называли Исиду матерью мира и, сливая в одну личность Осириса и ее по причине их брачного союза, они делали их существом-андрогином (43). Здесь хорошо виден источник этого вечного гермафродитизма, который не преминули принять все гностические секты; но христианский спиритуализм, соединенный заботой гностиков с грубостью этих сказок, их смягчил, и с начала гнозиса речь идет уже не о небесном светиле (44), а о мистическом существе двойного естества. Со времени апостолов Эннойя, первая мысль Бога, матерь всего сущего, верховная ПРЕМУДРОСТЬ, наконец, лишает престола египетскую Исиду. Однажды этот спиритуализм был введен в старые материальные мифы — и возникло почти столько же имен ПРЕМУДРОСТИ, сколько существовало сект.

Такая же роль отводилась и Святому Духу, что дало возможность Святому Епифанию сказать, что иудействующие секты сделали из Святого Духа женщину (45). Согласно тому же учителю, доходило до именования Святого Духа матерью семи домов, и ему сообщалось два пола, он призывался под именем творца или сотворившей Ы’лн> домов, чтобы он или она предоставили бы отдых, который есть в восьмом доме (46).

Итак, семь домов олицетворяют собой семь планетарных небес, а восьмой дом является верховным небом, обителью очищенных душ.

Как не увидеть в этом универсальном и многообразном гностическом мифе небесную, бесконечную и вечную Огдоаду, без границ времени и пространства, если перевести здесь слова самого Святого Епифания (47).

Каковым бы ни было объяснение, даваемое главному эону-андрогину МЕТЕи семи безымянным эонам, образующим огдоаду в надписи на шкатулке из Эссаруа (48), постараемся установить происхождение первого в египетском мифе, видоизмененном иудействующими сектами, о которых говорит Святой Епифаний. В ожидании более точного изучения того, что эклектизм Манеса получил от гнозиса, мы сразу же можем увидеть в фигуре тройного треугольника, вырезанного на крышке шкатулки, египетское или пифагорейское заимствование. Иными словами, египтяне уподобляли естество вселенной треугольнику. Они рассматривали в качестве мужского или активного начала одну из линий, упирающихся в основание и говорили, что основание является женским или пассивным началом, соединенная с ними линия, если сохранять стиль Амио, представляла то, что рождается от двух начал (49). С другой стороны, Осирис является разумной причиной, а Исида причиной материальной: и из их совместного действия происходит третье существо — Гор или мир (50).

Мы видим, как в этой разумной причине пробивается столь присущий всем гностикам миф о ПРЕМУДРОСТИ, который на нашей шкатулке раскрывается под именем МЕТЕ.

Рейно определенно утверждает, что гностики взяли в качестве своего символа фигуру, образующую сразу три треугольника и пентаграмму (51). Пифагорейцы, по его словам, рассматривали эту фигуру как символ здоровья (52): здесь идет речь, безусловно, о здоровье души; что касается знака, воспроизведенного в гнозисе, я настолько не сомневаюсь, что он обозначает здоровье или отдохновение души, насколько фигура в пентаграмме и в треугольниках завершает Огдоаду, во владении которой находилось высшее счастье (53). Сам Платон связывал с простым треугольником отношения, образующие единое целое из различных частей вселенной, и давал этому треугольнику имя гармонии. Согласно Платону, одна из сторон этого треугольника порождает восьмерку или огдоаду посредством парных чисел (54).

Когда обращаешься к Отцам Церкви, истории манихейства де Бособра и ученой критике гностицизма Маттера, становится очевидно, что Манес почерпнул у валентиниан большую часть своей доктрины. В действительности, эта секта была наиболее многочисленной, наиболее преобладающей и наиболее фанатичной из всех сект гностицизма (55), и каковыми бы разнообразными ни были прозвища, взятые адептами Валентина, она должна рассматриваться как гидра в сто голов со всеми безобразиями, безумствами и непристойностями, которыми кишит ее история. Итак, архонтики II века, вновь появившиеся в XI веке (56), чтобы предаваться всем видам бесчестья, являлись ветвью валентинианского происхождения (57). Гераклионитпы, с другой стороны, предприняли великие усилия, чтобы подогнать евангельские тексты к системе главы их школы Валентина (58).

Маркиониты, которых Бейль и Боссюэ, столь противоположные в суждениях во всяком ином месте, считают одной и той же сектой с манихеями (59), были в сущности валентинианами; офиты помещены Оригеном (60) в один и тот же разряд, что и маркиониты, василидиане и валентиниане (61).

Наконец, Адамиты, ветвь карпократиан (62), находились в одном шаге от валентиниан одинаково как фибиониты или вавилониты и приверженцы Николая.

Поскольку Египет был источником теорий Валентина, Манес нашел в таинственных знаках этого гнозиса некую вещь, которую стремился соединить с другим мистицизмом, принесенным с Востока Маркионом, истинным предшественником Манеса, рожденным в Синопе в Пафлагонии и, как следствие, пропитанным доктринами Зороастра. Вместе с их изучением Манес собрал элементы двух крайностей: он должен был, по крайней мере, составить контракт между ними, чтобы заключить в себя и содержать в себе все другие промежуточные доктрины.

Отсюда и родилось манихейство. Итак, необходимо бросить хотя бы один взгляд на синкретизм и символы основателя этой, к несчастью, слишком знаменитой школы. Успех ереси Манеса начался после бесед Каскара против ученого епископа Архелая и последней беседы Диодорида во второй половине III столетия. Манес согласовал главные догмы зороастризма с догмами гнозиса; но, идя вслед за Маркионом, являвшегося наиболее привязанным к христианству, в отличие от других гностиков эпохи, Манес объединил маркионитское христианство с самым дерзновенным умозрением.