Абдурахман Авторханов - От Андропова к Горбачёву

Эволюционное изменение политической системы властвования кажется невероятным в силу уже сказанного. Советская тоталитарная система, выражаясь образно, — это некий концентрический круг с окружностями разного радиуса действия. В эпицентре — перманентное чекистское чистилище, в котором уже погибло, по оценке ряда специалистов, около 50–60 миллионов человек. Это одна треть населения СССР до войны. Чем дальше человек стоит от этого эпицентра, тем легче ему дышать. Но удаляться от него советские люди могут только на определенное расстояние внутри круга, а выскочить из круга никому не дано — ни правителям, ни народу. При Сталине эпицентр означал просто пекло, при Хрущеве люди начали чувствовать себя в зоне терпимой «оттепели», при его преемниках началось обратное движение к эпицентру сталинщины.

Круг гарантирует правителям тотальный контроль над народом. Поэтому они никому, даже из своей среды, не разрешают экспериментировать в этом кругу, резонно боясь, что неосторожные эксперименты могут взорвать весь круг, дав народу выйти из-под их контроля. Когда Хрущев нарушил этот закон круга и начал широко экспериментировать, то его быстро убрали. Природа круга власти такова, что его нельзя согнуть, его можно только сломать. Это возможно либо на путях новой революции, либо через бонапартистский переворот. Все три варианта о будущей судьбе советского режима — эволюция, революция и бонапартистский переворот — встречаются в обсуждениях как в западной, так и в эмигрантской печати.

Говоря о революционном варианте, нельзя думать категориями старых классических революций с их кровавыми вооруженными восстаниями, массовым террором, уличными баррикадами. Цивилизованные народы мира такие насильственные революции отвергают. Польская августовская «мирная революция» 1980 года, в которой интеллигенция объединилась с рабочими и крестьянами, открыла новую эпоху «мирных революций». Поляки показали, как мирным путем изнутри можно взорвать «концентрический круг». Временное поражение поляков, которым угрожала вооруженной интервенцией супердержава, не говорит о порочности польского опыта, а наоборот, подтверждает аксиому всех аксиом — если бы такая «мирная революция» произошла в центре советской империи — в самом СССР, то дни всей коммунистической тирании на Востоке были бы сочтены.

Ничего так смертельно не боятся властители советской империи, как цепной реакции начавшейся на ее окраине «мирной и немирной революции». Этим и объяснялась беспощадность Кремля, когда он душил Берлинское рабочее восстание 1953 года, Венгерскую революцию 1956 года, чехословацкую «весну» 1968 года, польскую «мирную революцию» 1980–1983 годов путем военно-политического переворота в Польше.

Однако, это только у Гегеля исторические события и герои повторяются дважды, а на деле история хаотична и богата на выдумки.

Поэтому даже в наш компьютерный век бессмысленно претендовать на безошибочный прогноз в отношении будущих событий, хотя бы потому, что человеческий мозг слишком субъективен, а электронному мозгу неподсудны сложнейшие движения человеческой души.

Путь партаппаратчика в ЦК не усеян розами. Он тернист и изнурителен. Соревнующихся на этом пути около 500 тысяч профессиональных партийных работников, не считая секретарей первичных парторганизаций, но состав пленума ЦК ограничен — там имеется место только для трехсот-четырехсот человек. Еще уже дверь, ведущая в Политбюро ЦК, — число его членов и кандидатов не превышает 20–25 человек.

В таком соревновании партаппаратчиков за место в ЦК и его Политбюро элемент случайности совершенно отпадает. Отпадает также и возможность попасть туда не только в молодом возрасте (до сорока лет), но и в среднем возрасте (да пятидесяти лет). В самом деле, проследим, каков его путь к власти. Чтобы добраться до Политбюро или Секретариата, даже до должности заведующего отделом ЦК или его заместителя, партийному функционеру, начавшему свою карьеру, скажем, секретарем райкома партии в 30-летнем возрасте, нужно пройти все ступеньки партийной лестницы от первого секретаря райкома, потом до первого секретаря горкома, наконец, до первого секретаря обкома, что потребует еще 20, а то и 30 лет партийной карьеры в провинции. Таким образом, когда ему будет 50–60 лет, имея протекцию в ЦК и при условии, что его личное дело в ЦК и досье в КГБ абсолютно безупречны, а по организаторскому таланту он превосходит своих ближайших конкурентов, то в конце концов он доберется, как выражался Сталин, до «ареопага» — до ЦК партии. Стало быть, не молодые идут к власти в Кремле, а «молодые старики» на смену дряхлым старикам, причем идут они с тем же политическим и духовным багажом, что и их предшественники.

Какую же внутреннюю политику поведут эти «молодые старики»? По логике системы — такую же, какую вели их предшественники. Для Горбачева из этих предшественников один лишь Андропов является стратегом, достойным подражания. Андропов, вероятно, хотел вывести систему из тупика, но, наученный горьким опытом, боялся, как бы не обжечься, и поэтому вместо принятия радикальных решений крутился вокруг них, как кот вокруг горячей каши.

Горбачев хочет продолжать дело Андропова, но, чтобы достичь поставленной цели, он, по-видимому, должен перестроить структуру власти. При Брежневе, Андропове и Черненко страной правил «треугольник»: партия, армия, КГБ. При отсутствии волевого и амбициозного генсека каждый угол этого «треугольника» пользуется фактически правом вето при решении кардинальных вопросов как во внутренней политике, так и во внешнеполитической стратегии. Однако еще при жизни смертельно больного Черненко и при фактическом руководстве государством и партией «вторым генсеком», Горбачевым, власть в значительной степени переместилась к его двум углам: к партаппарату и КГБ. Основы сращения высшего партийного аппарата с высшим кагебистским руководством были заложены еще тогда, когда Брежнев вернул КГБ старые, времен Сталина, функции, которые были ликвидированы Хрущевым: право шпионажа КГБ не только за членами ЦК, но и Политбюро. Это поставило КГБ в положение, которое позволяло ему дискредитировать любого партийного сановника, включая членов Политбюро, и тем самым влиять на изменение руководства любого уровня, что и случалось часто. К тому же повальная коррупция партийных руководителей уже сама по себе делала их легкой жертвой шантажа кагебистов.

Кто такой Горбачев как человек, политик и государственный деятель, советские люди знают так же мало, как и мы. Потенциальные возможности партийного деятеля в советских условиях выявляются и познаются, когда он укрепится на посту главы партии и государства. Все, что он говорил и делал до достижения этого поста, исходит не лично от него, а от правительствующего генсека или олигархии вокруг него. Поэтому все ранние идеологические и экономические выступления Горбачева или его речи во время его пребывания в Лондоне имеют относительное значение и мало о чем говорят, кроме того, что Горбачев политически более суверенен и в ораторском искусстве более отшлифован, может быть, даже талантлив, чем его коллеги по Политбюро, а главное и необычное — чувствуется, что он не только понимает, о чем говорит, но видно, что он сам автор собственных выступлений. В силу этого он не нуждался в шпаргалках, когда выступал в Лондоне. Да и свою дипломатическую миссию в Лондоне Горбачев выполнил блестяще. Горбачев подбирал изысканные формулировки в своих речах и тостах и был щедр на жесты истинного джентльмена, что приводило в восхищение даже таких строгих судей дворцовой церемонии, как английские лорды и леди. В том же плане надо трактовать и его подчеркнутое отсутствие, когда члены делегации посетили могилу Маркса, а в библиотеке Британского музея, где Маркс писал свой «Капитал», Горбачев, стоя у стола Маркса, позволил себе и шутку: «Кому не нравится марксизм, тот должен предъявлять свои претензии к Британскому музею».