Алексей Цветков - Синемарксизм [litres]

Революцию удобно переносить в далекое прошлое или будущее. Это дает политическую безопасность и не мешает коммерческому успеху. Один из первых голливудских фильмов, «Дух 76-го» Фрэнка Монтгомери, это костюмированная история о непримиримой борьбе Джорджа Вашингтона, британском заговоре против него и финальной победе бедных, но гордых американцев. Фильм вышел в 1917-м и воспринимался как голливудский протест против действий Антанты в России и поддержка большевиков. То есть Вашингтон в этом фильме казался замаскированным Лениным. Позже мы видим идеального революционера по-американски в «Спартаке» Кубрика. Главное послание в одной из финальных сцен. На вопрос легионеров: «Где Спартак?» – тысячи плененных бунтарей встают и отвечают: «Это я!» Герой не делает историю, но может разбудить массы, стать образцом, и тогда власть бессильна. Точная иллюстрация к идеям Ханны Арендт о революции как предельном проявлении гражданского общества. Практически тот же финал и в «V значит вендетта» братьев Вачовски – маску революционера-одиночки примеряют на себя тысячи, и вот уже толпа с одинаковыми лицами ликует на фоне фейерверка и взрывов государственных учреждений тоталитарного режима. Эта революция происходит в альтернативной британской истории, где после ядерной войны власть захватила мрачная корпорация в альянсе со спецслужбами и церковью. В радикальных комиксах следующих поколений, впрочем, пусковым механизмом для перехода к открытой диктатуре часто служит не военный, а экологический апокалипсис.

«Плохо, когда народ боится власти, хорошо, когда власть боится народа!» – часто повторяет зачинщик бунта Гай Фокс. Этот гений-ниспровергатель постоянно цитирует Шекспира, Блейка и Кроули, остроумно обвиняет статую правосудия в измене людям, прежде чем ее взорвать, неплохо фехтует и насквозь видит жертв системы с их подавленными мечтами. Но воплощает он упрощенную киносхему – хороший бунтарь за демократию против тоталитаризма. Даже буква V, рисуя которую он пугает антинародную власть, это всего лишь галочка в избирательном бюллетене.

Изначальный роман-комикс Алана Мура был битнической критикой неоконсервативной эпохи Тэтчер. Фильм вышел в совершенно другие времена и смотрелся как протест против «антитеррористической» политики Буша или реклама демократических «революций» оранжевого образца.

«Проклятие» Тони Тоста – сериал о классовой войне в США в начале 1930-х. Вышел аккуратно 7 ноября 2017-го, т. е. день в день с нашим «Троцким». Но думал я, пока смотрел, не про «Троцкого», а про то, что это «Тихий Дон» по-американски. Центральная черта главного героя в том, что он, «как бы» священник, протестантский пастор и одновременно активно действующий марксист, революционный харизмат, в церкви цитирует домохозяйкам Маркса, утверждая, что именно так сказано в Библии. Важная отсылка к теологии освобождения и в более общем смысле к тому, что марксистское понимание истории сохраняет в себе то самое важное, что содержалось в христианской теологии и телеологии, более того, марксизм дает «распаковаться» этой наиболее ценной стороне христианского послания, позволяет ему перестать быть виртуальным и декларативно утопическим. Общее послание сериала – необходимость определенного уровня солидарности вооруженных граждан для сохранения демократии в стране.

Еще удобнее перенести революцию в совсем другую страну. Для Голливуда, несмотря на официальный нейтралитет правительства США, первой такой революцией стала испанская в 1930-х. «Блокада» Одетса и Лоусена – шпионская история и гимн Народному фронту. Прокатчики поставили одно условие: с экрана ни разу не должно звучать слово «коммунист», но смысл фильма был ясен и без этого. Снятая по сценарию Хемингуэя «Испания в огне» оказалась еще откровеннее – поэзия всеобщей забастовки, вооружения народа и красных митингов. Несмотря на изменившиеся реалии, к тем же событиям в 1990-х обратился британец Кен Лоуч в «Земле и свободе». Для него испанская драма – повод показать диалектику революции. Идеалист из Ливерпуля отправляется в Испанию (так поступил, например, Джордж Оруэлл), чтобы участвовать там в Гражданской войне, встречает в госпитале свою любовь и заодно выясняет, что самые правильные революционеры – троцкисты, но у них реальных шансов нет, а сталинисты – совсем не правильные, хотя у них сил побольше; и так как договориться эти две фракции не в состоянии, революция обречена. Той же темой снова занят Лоуч в своем каннском фаворите «Ветер качает вереск». Два брата, убежденных боевика ИРА, в начале прошлого века заканчивают тем, что один, принявший «умеренные уступки» властей, расстреливает другого, менее сговорчивого. Столетней давности партизанская деятельность против британского империализма тут только повод для более общих вопросов. У случившейся революции в фильмах Лоуча есть две фатальные проблемы. Во-первых, враждебное окружение, которое давит извне, стремясь вернуть все назад. Во-вторых, внутренняя усталость общества, потеря массовой включенности: побыв в Истории, люди неизбежно начинают делегировать кому-то свои неудобно расширившиеся возможности, бессознательно воспроизводят навыки дореволюционного прошлого, начинаются «злоупотребления», а значит, и «чистки». Обе эти проблемы ведут к появлению нового аппарата «для сохранения завоеваний», который быстро отчуждается от общества.

Другой британец, Гринграсс, в «Кровавом воскресенье» тоже показывает боевиков ИРА, но уже 1970-х годов, эдакими мечтателями, перепуганными кровью, к которой привела их борьба. А Оливера Стоуна симпатии к революционной экзотике третьего мира заставили в нулевых годах снимать документальные портреты успешных революционеров – Арафата, Кастро, Чавеса.

Нередко принципы «не у нас» и «не сейчас» совмещаются. В «Ленин-поезде» режиссер Дамиани педалирует одну мысль: там, где евродемократия невозможна, побеждает революция, желание свободы принимает опасно экстремальные формы. Мы видим большевистских лидеров в пресловутом «пломбированном вагоне» за несколько дней до их активного включения в мировую историю. Споры, интриги, амбиции книжников – все они стали бы обычными социал-демократическими политиками, если бы не экстремальная страна, в которую они едут.

В стопроцентно коммерческом «Вспомнить все» Верховена революция перенесена на Марс и в будущее. Диктатор захватил воздух и может перекрыть его неугодным в любой момент. Неуловимый лидер революции скрыт внутри тела одного из рядовых бойцов и выглядывает из грудной клетки товарища, только когда тот впадает в транс. Это придает образу революционера немного средневековой мистики. Гностики считали, что новый человек, маг, который неподвластен ни законам людей, ни законам природы, рождается внутри нас, когда мы переносим разум из головы в сердце. Даже кулак, гневно воздетый над головой, был для них символом сердца, поднятого выше мозга. Революционер может выглядеть как не совсем человек – преображенный для одних или одержимый для других.